Черчиль

Для самого Черчилля это десятилетие было одновременно восхитительным и угнетающим, так как он наполовину верил в то, что это была витрина. Грани его поведения предполагали, что он скорее любил быть «предметом антиквариата», который важно выставлял напоказ свои предрассудки, не обращая внимания на то, какое впечатление они производили. Весь мир шагал не в ногу, за исключением нашего Уинни. Окруженный пестрым роем приспешников, тешащих его самоуважение и пьющих его виски, он показывал миру два пальца (что еще не являлось жестом победы) и исчезал в своем кабинете, чтобы надиктовать еще больше книг о самом себе и своем знаменитом предке Джоне, герцоге Мальборо — до такой степени, что уже трудно было различить, кто был кем! В возрасте 50 лет он оставил поло, но продолжал заниматься стрельбой. В политическом отношении он рассеивал выстрелы таким образом, который все больше казался пустым и беспечным. Это были действия человека, лишившегося власти и не ожидавшего всерьез возвращения к ней вновь. С другой стороны, в разбросанном изобилии своих усилий он мог неожиданно поразить уязвимую цель и вернуться на вершину с триумфом.

В его возрасте политика была чем-то вроде этого. Современники находили все более трудным определить в зрелом Черчилле точку равновесия между глубоким убеждением, кричащими предрассудками, неистовым честолюбием, великодушной мудростью, озорной игривостью и своенравным упрямством. Возможно, сам Черчилль больше не был уверен в равновесии, если он когда-нибудь и был в нем уверен. Он забавлял, изумлял и злил примерно в равной степени. Начало казаться — его неудача в том, что он был слишком талантлив в слишком разных направлениях. Ему надоедало целеустремленное взращивание маленьких кусочков, которое, по-видимому, устраивало меньших людей. «Пока вы с ним, — писал историк Дж. М. Тревельян из Кембриджа, — нельзя сказать, что раса государственных деятелей, которые являются людьми писательского склада, исчезла с лица земли» [52]. Черчилль не исчез, но было несколько неуютно чувствовать себя вымирающей породой.

Черчилль определенно с удовольствием приступил к укреплению своей репутации. В пределах двух недель после оставления службы он начал работать над биографией Первого герцога Мальборо. Был официально введен в должность помощник-исследователь, и установлен строгий распорядок производства [53]. Однако это был не единственный проект. В этом положении Черчилль «собирал» контакты с таким же усердием, с каким его высокочтимый монарх предавался коллекционированию почтовых марок. Кроме журнальных статей, в запасе у него было еще два существенных проекта: заключительный том «Мирового кризиса», который повествовал о Восточном фронте в первые годы войны, и том мемуаров, который должен был выйти в свет под названием «Ранние годы моей жизни». К этому времени его доход от литературной деятельности был в пределах 30 000 фунтов стерлингов в год и далеко превосходил таковой от инвестиций и парламентское жалование. Когда будет инвестирован вещественный объем этого дохода, это даст Черчиллю уверенность в финансовом плане, которой требовали его статус, занятия и стремления, но которой он никогда реально не обладал. Таким образом, литературная слава и финансовое благополучие удобно совмещались.

Он оставался неумолимо привязан к распорядку производства. Новую настоятельность этому придавал тот факт, что ожидаемый доход от вкладов летом 1929 года серьезно пострадал от последствий Великого краха в США в предыдущем октябре. Заранее разбитые на части, или перепечатанные, в одной газете или в другой, эти книги держали Черчилля на верхней полосе заголовков. «Ранние годы моей жизни» (1930) покрывали годы от его рождения до смерти королевы Виктории в 1901 году. «Вы интересный малый», — сказал премьер-министр, Рамсей МакДональд, когда благодарил Уинстона за то, что он прислал ему экземпляр [54]. Многие читатели согласились. Обнаружившийся молодой человек был сентиментальным и драчливым, но, как ни странно, бесхитростным и почти беззащитным. Политик, который столь многое раскрывал о себе, либо отказывался от гонки за властью, либо сознательно зазывал публику, от которой все еще могла зависеть поддержка, увидеть в этом саморазоблачении полное, хоть и не без недостатков, человеческое существо. Невилл Чемберлен бы не посвятил публику в свои секреты до такой степени. Другие два тома, «Размышления и приключения» (1932) и «Великие современники» (1937), были менее саморазоблачительны, но последний, сборник мириад его статей, обеспечивал проблески его предположений и забот того времени. Это были не академические трактаты, но ловкие вклады для широкой аудитории за плату. По-видимому, он писал на темы, которые знал отлично и о которых мало что знал, с одинаковой легкостью.