Черчиль

Развернувшаяся драма застала Уинстона все еще в Брайтоне, нимало не озадаченного и не опечаленного таким поворотом событий. Он был слишком юн, а отец был слишком далеко, чтобы долго придавать им важность. Отцовским предписанием было «доверять народу»; Уинстон был особенно настороже в отношении попыток другой части «народа» привлечь его 11-летнее перо для зарисовок в бунтарском издании «Трафальгарская площадь» в 1886 году. Не направлены ли эти бунты на предстоящее свержение существующего общественного строя? В 1888 году он начал учиться в Харроу — будучи расположенным «на высоте», он мог быть здоровее, чем Итон. В 1890 году его мать жаловалась, что он работает очень путано и порывисто, однако же она все равно уверена, что он сможет достичь всего, чего пожелает, если только сумеет на этом действительно сосредоточиться. Даже перспектива получить несколько марок Страны Бечуанов, которые отец обещал прислать ему из Йоханнесбурга, не могла заменить живого общения. Были предприняты напряженные усилия улучшить знание Уинстоном французского языка путем отправки его во Францию. Во время одной из поездок он получил возможность сравнить Версальский дворец с замком Бленгейм — немногим же они отличались.

Академические достижения Уинстона в Харроу представляли собой в общем унылую картину. И хотя это можно было объяснить или извинить, на мысль об университете это зрелище отнюдь не наводило. Было выдвинуто предложение о возможной кратковременной, но невыносимой перспективе пребывания «в лоне церкви». Возможность пойти в армию представлялась все более и более приемлемым выходом из положения, и в сентябре 1892 года Уинстон вернулся в Харроу доучиваться последний семестр. Лорда Рандолфа не слишком радовало качество полученного сыном в Сэндхерсте образования, но терпеть критику отца оставалось уже недолго.

Черчиллю было всего двадцать лет, когда умер отец. В одном из последних писем лорд Рандолф выразил заинтересованность в том, чтобы сын сделал карьеру военного, если будет упорно трудиться и покажет, что поглощен этой профессией. Возможно, лорд Рандолф пришел к заключению, что лучше быть профессиональным военным, чем профессиональным политиком[7].

Едва ли Уинстон тоже пришел к этому выводу. В августе 1895 года он уже высказывал матери свои взгляды относительно «игры в политику» и что было бы приятно в нее поиграть. Ему нравилась служба, и четыре года здорового и приятного времяпровождения, сопряженного с ответственностью и дисциплиной, во вред не пойдут, но он уже был убежден в том, что быть солдатом — не его удел. Он хотел «набить руку», прежде чем погрузиться в пучину политики. Тем не менее, он уже понимал, что нуждается в расширении кругозора. До сих пор он сумел получить только то, что он называл «чисто техническим образованием», и испытывал недостаток в глянце, который наводили Оксфорд или Кембридж. Своей матери он говорил, что в этих заведениях изучение предметов предполагало достижение более высокого уровня, чем «простая житейская необходимость». Теперь он должен был прочитать «Закат и падение Римской империи» Гиббона и «Европейскую мораль» Лекки.

Подобные темы по крайней мере отличались от разговора «о лошадях» — «любых статей и предназначений» — темы, которая в другом отношении являлась темой дня. Не то чтобы Черчилль отрицательно относился к лошадям. На выпускных экзаменах в Сэндхерсте (он оказался двадцатым среди 130 выпускников) самые высокие оценки у него были по верховой езде. Леди Рандолф написала герцогу Кембриджскому, главнокомандующему армией, и Черчилль был официально зачислен в Четвертый гусарский полк, расположенный в Олдершоте. 8–9 часов в день он проводил в седле, а потом еще играл в поло. У матери не оставалось никакого сомнения в том, что быть офицером кавалерии — себе дороже. У Уинстона — в том, что быть сыном такой матери, как леди Рандолф — себе дороже. Каким позором была «наша проклятая бедность»! Приближенные королевской семьи, приезжавшие в Олдершот, желали встречи с сыном лорда Рандолфа, и он каждый вечер мог ходить на балы. Но не ходил.