Черчиль

Положение Британской империи было несколько более сложным в феврале 1947 года, после длительных, но бесплодных послевоенных переговоров, правительство Эттли объявило, что правление Британии на Индийском полуострове завершится не позднее июня 1948 года. С учетом его хорошо известной позиции, Черчилль едва ли мог сделать что-либо другое, кроме как осудить «разваливание Британской империи, со всей ее славой, со всей той службой, которую она сослужила человечеству». В итоге, в августе 1947 года возникли два самоуправляемых доминиона — Индия и Пакистан, среди предсказаний Черчилля (которые раньше или позже оказались неточными) о слабом руководстве, общественной борьбе, потере жизни и будущей дезинтеграции. Все же, вопреки силе его речи, он не считал теперь, что мог предотвратить «потерю» Индии, и ограничился рамками мрачных пророчеств и некоторой мелочности по отношению к Маунтбаттену за его роль последнего вице-короля[100].

Эти и другие речи отражали поглощенность Черчилля властью в послевоенные годы. Непредсказуемая текучесть международных отношений всегда затрудняла анализ, и источники, не исключая самого Черчилля, знают влияние течения времени на свои собственные оценки. Таким образом, по мере того, как «холодная война» становилась все «холоднее» (и по мере того, как в скоростном темпе появлялись последующие тома «Второй мировой войны»), резкая оценка Черчиллем советского империализма оказывалась ослепительно популярной. «Ревизионистские» же историки, в свою очередь, находили его позицию провокационной. «Постревизионистская» историография достигает более уравновешенных заключений, дожидаясь от советского государства, переживающего в 90-х годах внутренний кризис, дальнейших доказательств намерений Сталина. Коллапс «системы 1945 года» в сегодняшней Европе и откровения о природе сталинизма могли в свою очередь обеспечить оправдание раннего и «реакционного» обличения Черчиллем «большевизма».

Свои заморские поездки и заявления Черчилль находил плодотворными. Они подтверждали, что он обладал видом всемирной власти. Его речи, в Фултоне ли в 1946, или в Гааге в 1948, оказались раздражающими и досаждающими лейбористскому правительству не столько из-за того, что именно он говорил, сколько из-за того факта, что он это сказал. Видеть, как Черчилля приветствуют президент Соединенных Штатов или «Европейское собрание», или слышать, как на Ассамблее нового Совета Европы его чествуют как «первого гражданина Европы», было неприятно скромному человеку, которому выпало стать Первым Министром Короля, м-ру Эттли, или нескромному человеку, м-ру Бивину, который служил министром иностранных дел. Члены парламента от левого крыла лейбористской партии были значительно более разгневаны тем, до какой степени их правительство следует тем внешнеполитическим курсом, который не слишком отличался по сути от того, что защищал Черчилль. Это не слишком удивительно учитывая его опыт, но в этот период Черчилль был исключительно лидером оппозиции в той степени, в которой он принимал национальное согласие. Именно его видение мира заставило поверить, что создание НАТО при правлении лейбористов в 1949 году было жизненной необходимостью.

Даже в этом случае власть, которой он достиг, не была властью премьер-министра. Он ничего не мог решать, и его официальное заявление на тему мировых событий не освежалось детальной информацией, которой обладали только правительства. Вероятность его возврата к реальной власти зависела от общего поведения в Оппозиции Консервативной партии и от тог о, как он ею руководил.

Лидер оппозиции, 1945–1951

В оппозиции Черчилль был скорее знаменитым солистом-виртуозом, вдохновляющим блеском своего индивидуального исполнения, чем лидером оркестра, постоянно и продолжительно руководящим своими товарищами-исполнителями. Его темперамент не допускал другого курса. Он также удобно полагал, что оппозиция, которая пытается сформулировать для себя детальную политику, лишается единственного удовольствия, доступного оппозиции. В его возрасте он не был открыт альтернативным способам поведения, хотя иногда подвергался предложениям о дискуссиях и консультациях. Неизбежно возникали обвинения в том, что он был «не в контакте» с молодыми людьми, пришедшими в палату общин в первый раз в 1945 году, и ему было трудно установить связь с их тревожной заботой о том, чтобы содействовать новому «имиджу» консерватизма после поражения. Восхищение им сохранилось, но это было восхищение издалека, без диалога в политике, который, как они считали, будет постоянным аспектом политической жизни.