Черчилль 1911–1914. Власть. Действие. Организация. Незабываемые дни

Подобную точку зрения разделяет и профессор Гарвардской школы бизнеса Розабет М. Кантер, отмечающая, что главное отличие между победителями и проигравшими заключается в том, как они воспринимают поражение. К неправильным моделям поведения в случае поражения Р. М. Кантер относит «отрицание того, что есть новые знания, которыми следует овладеть, и изменения, которые следует произвести».[101]

В этом отношении интересно поведение Черчилля, который продолжил анализ развития военного морского флота, а также сравнение британских и немецких инициатив в этом вопросе. Дальнейшие исследования позволили ему выделить новые грани и сформировать новый взгляд на развитие ВМС. Окончательную роль в этом процессе сыграл Агадирский кризис, разразившийся летом 1911 года и едва не приведший к мировой войне.[102]

В тот момент Черчилль уже занимал пост министра внутренних дел. Наблюдая за международным конфликтом в Марокко, он стал все чаще задумываться о вопросах национальной безопасности и о том, какие шаги он может предпринять для повышения обороноспособности своей страны. Так, от главы столичной полиции, сэра Эдварда Генри, Черчилль узнал, что в юрисдикцию МВД входит защита складских помещений, где хранился национальный резерв угля, на тот момент основного топлива военных судов. Несмотря на стратегический характер указанных объектов, их охрана осуществлялась символически, силами нескольких констеблей.

– Что случится, если двадцать решительно настроенных и хорошо вооруженных немцев на двух-трех автомобилях атакуют склады? – спросил Черчилль.

– Что угодно, – последовал ответ комиссара. Черчилль был потрясен. Он тут же связался по телефону с Военно-морским министерством. Реджинальд Маккена и его заместитель отсутствовали. Главе МВД пришлось разговаривать с дежурным адмиралом.

– Я требую выделить солдат морской пехоты для охраны жизненно важных складских помещений, – сказал Черчилль.

– Это не входит в обязанности Адмиралтейства, и мы не собираемся совершать подобных действий, – раздалось в ответ.

– То есть вы отказываетесь отправить морскую пехоту?

– Да, отказываемся, – ответил адмирал после небольших колебаний.

Повесив трубку, Черчилль немедленно связался с военным ведомством. Ричард Халдейн был на месте. Глава МВД взволнованно описал ситуацию и сказал, что с этого момента собирается усилить защиту стратегически важных объектов и направляет к складским помещениям вооруженные отряды полиции. Также он спросил, согласится ли Военное министерство выделить дополнительно пехотинцев для охраны каждого складского помещения? Соответствующие приказы последовали незамедлительно, и уже через несколько часов войска прибыли на объекты.[103]

Вспоминая этот эпизод спустя несколько лет, Черчилль напишет, что «произошедший инцидент был незначительный, а мои страхи, возможно, необоснованны».[104] Скорее всего, это действительно было так. Но для нас важно другое. Нельзя не признать, что изменился сам подход Черчилля к оценке ситуации. Он стал более взвешенным, зрелым и глубоким. Отныне проблемы рассматривались не с позиции возглавляемого ведомства, а в совокупности с факторами внешней среды и с учетом государственных интересов. Не случайно фельдмаршал Фредерик Робертс считал, что именно благодаря поведению Черчилля во время Агадирского кризиса молодого политика и перевели в Адмиралтейство. По мнению лорда Робертса, глава МВД принимал решения, «как настоящий государственный деятель, осознающий критичность ситуации и готовый к активным действиям, если война все-таки начнется».[105]

Всего пять лет назад Черчилль начал свою политическую карьеру, заняв пост заместителя министра по делам колоний, а теперь, благодаря своей активности, трудолюбию и стремлению к самосовершенствованию, вошел в узкий круг лиц, определяющих политику Соединенного Королевства.

Не только коллег и друзей молодого политика, но и, позже, историков поражала эта удивительная метаморфоза, которая, по словам Нормана Роуза, «расширила военно-политический кругозор Черчилля и углубила понимание обстановки».[106] «Ведь до тех пор, если речь заходила о внешней политике, Уинстон высказывался за примирение и сокращение расходов на вооружение, – признает французский исследователь Франсуа Бедарида. – И вдруг он избрал себе в качестве девиза латинское изречение Si vis pacem, para bellum.[107] Черчилль расстался с маской политика-радикала, заботившегося о реформировании общества и социальных преобразованиях, и превратился в страстного, бескомпромиссного патриота, за которым стоял весь британский народ, а не отдельная партия».[108]