Черчилль

На протяжении 1942 года, доставившего много неприятных минут участникам антигитлеровской коалиции, моменты крайнего напряжения в отношениях союзников сменялись периодами потепления. Стратегические планы Великобритании в Средиземноморье, и в частности проект высадки в Северной Африке, постоянно подвергались резкой, порой оскорбительной критике со стороны Москвы. Чтобы немного разрядить обстановку, Черчилль счел полезным нанести визит Сталину. Британский премьер-министр прибыл в советскую столицу 12 августа и сразу же испытал на себе гнев генералиссимуса. Первый вечер визита едва не обернулся крахом союзнических отношений. Потомок герцога Мальборо подумал было вернуться в Лондон. Однако понемногу страсти улеглись, оставив в душах собеседников недоверие и затаенную злобу. Тем не менее следует признать, что в ходе встреч на высшем уровне, особенно когда встречались лидеры трех сверхдержав — Британии, США и Советского Союза, Сталин всегда проявлял чудеса выдержки и самообладания во время дискуссий. Ловкость, с какой он вел переговоры, умение заставить собеседников принять свою точку зрения поражали таких внимательных и знающих наблюдателей, как Энтони Иден или Эверелл Гарриман, посланец Рузвельта. «Этот преступный деспот, — писал Гарриман, — информирован лучше Рузвельта и более реалистично смотрит на вещи, нежели Черчилль. Во многом Сталин — наиболее сильный из трех великих военных лидеров»^{264}.

В 1943 году польские события вкупе с задержкой открытия второго фронта спровоцировали новое ухудшение в отношениях союзников, отмеченное взаимными упреками и раздражением. В апреле было обнаружено захоронение в лесу под Катынью, в июле в авиакатастрофе погиб глава польского правительства генерал Сикорский, находившийся в ссылке, осенью не прекращались споры о будущих границах Польши (Великобритания была готова принять вариант лорда Керзона, однако польская община Лондона сделала все возможное, чтобы этому помешать) — все это доставило Черчиллю немало хлопот. Потеряв терпение, он в сердцах написал Идену в январе 1944 года: «Я готов объявить всему миру, что мы ввязались в войну из-за Польши, что польский народ имеет право на свою территорию, но что мы, тем не менее, не обязаны оберегать польские границы образца 1939 года. Я утверждаю, что Россия, потерявшая в двух войнах до тридцати миллионов человек, имеет неоспоримое право расширить свои западные границы»^{265}.

* * *

7 декабря 1941 года нападение японцев на американский флот в бухте Перл-Харбор ознаменовало вступление в войну Соединенных Штатов — наконец-то свершилось событие, о котором так мечтал Черчилль и которое он всеми силами старался приблизить с момента своего прихода на Даунинг стрит. Отныне Великобритания и США официально стали союзниками и соединили свои усилия в борьбе с общим врагом. Ведь до японской агрессии Англия и Соединенные Штаты не связывали себя никакими обязательствами, и их добрые отношения в любой момент могли прекратиться, теперь же это был узаконенный крепкий союз, заключенный по всем правилам. Впрочем, весьма вероятно, что американцы заключили этот союз скорее по велению разума, нежели сердца. Суровая необходимость соединила две державы в одной упряжке, и им поневоле приходилось сообща разрабатывать стратегию на будущее. Опасность грозила Британии и США отовсюду — со стороны Тихого океана, со стороны Атлантики и со стороны Европы, поэтому выход у них был только один — уничтожить противника, обеспечив полную победу союзнических войск. Традиционное соперничество, противопоставлявшее две державы в мирное время, обернулось крепким альянсом в годы войны.

Так появилось выражение, ставшее классическим для определения отношений двух стран во время войны, да и после ее окончания, — «особые отношения» (Special relationship). Автором этого выражения был, как обычно, Черчилль. Впервые оно прозвучало в его знаменитой речи, произнесенной в городе Фултоне штата Нью-Йорк 5 марта 1946 года. Затем Черчилль при каждом удобном случае вставлял его в свои «Мемуары» и «Историю англоязычных народов». В течение многих лет «особые отношения» не сходили с уст как простых обывателей, так и дипломатов и политологов. В конечном счете это определение всем набило оскомину, его стали употреблять слишком часто и не всегда уместно, поскольку круг обозначаемых им понятий уже не ограничивался военным альянсом, культурным и политическим единством двух великих государств, «исповедовавших» одно — либерализм и демократию капитала. О правомерности и значении этого выражения велись бесконечные споры. Лишь растущее отчуждение между всемогущей заокеанской державой и утрачивающей влияние Великобританией, слишком поздно вернувшей свое благорасположение Европе, в шестидесятые годы показало, что выражение «особые отношения» безнадежно устарело, а обозначаемого им понятия давным-давно не существует.