Черчилль

Тем не менее Черчилль вовсе не был шовинистом и германофобом, поджигателем войны. Вплоть до начала военных действий он не исключал возможности прекращения этой гонки вооружений между Англией и Германией, предлагал сделать передышку — устроить так называемые «морские каникулы» и даже в мае 1914 года не оставлял надежды договориться с «великим магистром» германского военного флота адмиралом Тирпицем. А вот у кого политика первого лорда вызывала нарекания, так это у членов либерального правительства. Ведь постоянное увеличение расходов на нужды флота значительно обременяло бюджет, и в 1913 году Черчиллю пришлось выслушивать упреки пацифистски настроенных министров, обвинявших его в том, что он якобы перешел в империалистический лагерь. Ллойд Джордж, министр финансов и главный казначей Королевства, встал на их сторону и наложил вето на эту статью расходов. Затем с его стороны последовали угрозы подать в отставку, но в конце концов конфликт был улажен и друзья помирились. Накануне войны Ллойд Джордж все же прислушался к советам Уинстона, хотя по-прежнему считал, что военно-морской флот стал его навязчивой идеей, и шутливо выговаривал ему за это: «Вы превратились в водяного. Вы полагаете, что все мы живем в море. (…) Но вы забываете, что большинство из нас обитает на суше»^{82}.

Споры спорами, а, как сказал в 1914 году Китченер, «флот был готов» к войне, хотя, конечно, кое-какие погрешности и недочеты все же оставались. Подготовить флот к военным действиям удалось в основном благодаря стараниям Уинстона, которого старый гладстоунец Морлей называл «блистательным авантюристом адмиралтейства». Очередной ежегодный смотр флота прошел в Спитхеде весьма успешно, и «блистательного авантюриста» так и распирало от гордости. В присутствии короля Георга V корабли выстроились в линию длиной в семьдесят километров — никогда и никому еще не приходилось видеть такого громадного скопления военных судов.

* * *

Однако несмотря на то, что Черчилль так страстно увлекся морем: отдавал все свои силы флоту, любил корабли, морской церемониал и бескрайние соленые просторы, — прежде всего он был и оставался солдатом. И не только потому, что он с юных лет привык к армейской жизни, успел почувствовать вкус сражений, просто он по сути своей был военным, думал, как военный, действовал, как военный. Словом, если мы скажем, что он всю жизнь оставался кавалерийским офицером, лейтенантом-гусаром, как в юности, в этом не будет ничего парадоксального. «Его школой была казарма, его университетом было поле брани», — точно подметил в 1908 году талантливый журналист-либерал Альфред Гардинер. А когда юный министр с головой ушел в социальные реформы, тот же Гардинер говорил: «Его политика — это политика военного от начала и до конца. Когда думаешь о нем, поневоле прибегаешь к военной терминологии. На его пути чувствуется запах пороха»^{83}.

В самом деле, стоит заметить, что черчиллевский язык изобиловал военными метафорами, тогда как ни одно морское выражение не прижилось в лексиконе первого лорда адмиралтейства. В детстве Уинстон с огромным удовольствием заставлял маршировать своего брата и кузенов, проводил с ними «строевые занятия». Став взрослым, он часами изучал карты и планы операций. Несмотря на занятость в министерстве, летом Черчилль не пропускал ни одного учения, на которое его приглашали, будь то маневры германской армии в 1906 и 1909 годах, французской — в 1907 году или английской — в 1908 и 1910 годах. Однако таинство войны хотя и завораживало его, но не ослепляло. Уинстон осознавал «все безумие и варварство кровопролития», как он писал своей жене с полигона, на котором проходили тактические учения немецкой армии^{84}. Тем не менее он всегда действовал не только как политик, но и как военный.