Черчилль

Итак, в ноябре 1936 года новый король поставил в известность премьер-министра Болдуина о своем твердом намерении обвенчаться с миссис Симпсон до официальной коронации, намеченной на весну 1937 года. Это немедленно вызвало всеобщее возмущение. Лидеры трех партий, политические круги страны, королевская семья, британское общество были единодушны в своем негодовании: или миссис Симпсон, или корона. Черчилль, у которого принц тайком спросил совета, сказал ему, что, прежде всего, нужно выиграть время. Конечно, Черчилль знал ветреный характер принца, но, тем не менее, не стал слушать ни жену, ни друзей, советовавших ему не вмешиваться в это дело. Движимый рыцарским великодушием, он встал на сторону Эдуарда VIII. Черчилль снова пошел на риск, взявшись за дело, заведомо обреченное на провал.

Отныне вопрос о престолонаследии был вынесен на общественный суд и вызвал всеобщее волнение. Премьер-министр не уступал: чувствуя за спиной мощную поддержку, он настаивал на том, чтобы король сделал выбор между миссис Симпсон и престолом. В то время была очень популярна шуткаOn ne baldwine pas avec l'amour[180]. К несчастью для Черчилля, появился слух, что он якобы уже готов сформировать по просьбе короля новое правительство вместо правительства Болдуина — нечто вроде очередного «Ордена рыцарей, верных монарху», для защиты его от «парламентских головастиков». И что с того, что сам Черчилль считал невозможным брак будущего короля с миссис Симпсон, он окончательно запутался в своих расчетах и продолжал совершать неверные шаги. Например, 7 декабря в палате общин он произнес речь, которая не могла не иметь для него губительных последствий, — уже во время выступления его освистали. В конце концов, Эдуард VIII отрекся от престола 10 декабря, и его брат Георг VI стал королем Англии.

Итак, своим упрямством Черчилль добился того, что Болдуина все в один голос хвалили, а его самого с таким же единодушием осуждали. Этот эпизод, свидетельствовавший, скорее, о донкихотстве Черчилля, дорого ему обошелся в тот момент, хотя дальнейшее развитие событий вскоре стерло воспоминания о нем из памяти граждан. В сущности, в этом деле Черчилль продемонстрировал то, что лорд Галифакс назвал «странным сочетанием рассудительности взрослого человека и детской впечатлительности»[181]. Впрочем, ту же сентиментальность Черчилль проявил и несколько лет спустя в похожей ситуации. В 1953 году, когда принцесса Маргарет пожелала обвенчаться с полковником Питером Таунсендом, первым порывом премьер-министра Черчилля было согласиться с решением принцессы, и лишь мольбы Клемми удержали его от этого опрометчивого шага. Мудрая жена напомнила мужу, в каком отчаянном положении он оказался в 1936 году, встав на сторону влюбленного принца[182].

* * *

Чем же объяснить эту цепь неосторожных поступков, слов, способных в один миг перечеркнуть столько замечательных качеств и напряженных усилий? Не кроется ли в этом загадка, которую нам не дано разгадать? Ведь известно, что диалектика создания-разрушения, безотказно действовавшая в период между двумя войнами, оказалась явно несостоятельной в последующие годы. И начиная с этого времени нужно как можно тщательнее анализировать слабые места, замедлявшие восхождение Черчилля на вершину власти, или, если угодно, нужно попытаться обнаружить те песчинки, из-за которых барахлил его механизм покорения политических высот. Ллойд Джордж, один из тех, кто лучше всего знал Черчилля и работал вместе с ним, пытаясь объяснить, какого рода взаимодействие происходило в мозгу Черчилля между чрезмерной властностью и саморазрушением, поставил следующий диагноз: «Его ум был мощной машиной, но в его конструкции или в деталях имелся скрытый дефект, мешавший машине функционировать бесперебойно. Я не могу сказать, в чем именно было дело. Но когда механизм барахлил, мощность оборотов приводила к катастрофе, калечившей не только самого Уинстона, но и всех, с кем он работал и сотрудничал. Оттого-то окружающие его люди и боялись выступать на его стороне, поскольку чувствовали, что где-то в металле есть непровар»[183].