Вторым бессмертным брендом сэра Уинстона станет знак победы – «V», который он будет показывать при помощи указательного и среднего пальцев, поднятых вверх. Первый раз Черчилль продемонстрирует этот знак в 1940 году, когда ему сообщат, что отряды сопротивления рисуют на стенах в оккупированной Франции латинскую букву «V», означающую по-французски – победа (Victoire), а по-голландски – свобода (Vrij heid). После этого начнется какая-то V-мания. Компания BBC, например, обнаружив, что передача V-символа кодом Морзе – точка-точка-точка-тире – аналогична известному мотиву Судьбы Пятой симфонии Бетховена – соль, соль, соль, ми-бемоль, – станет использовать данный фрагмент при объявлении военных новостей или в патриотических передачах. [370] Во время же визита Черчилля в США, в декабре 1941 года, в спальне британского премьера в Белом доме Уинстона встретит двухметровый V-знак, сделанный из лилий. [371]
Третьим и, пожалуй, самым известным символом Черчилля станут сигары. Об этом же свидетельствуют и его близкие друзья, утверждавшие, что сэр Уинстон был не таким уж заядлым курильщиком, как это принято считать. Сведения о том, что он выкуривал якобы по восемь-девять, а то и по двенадцать– пятнадцать «гаван» в день, явно преувеличены. Например, в 1947 году, когда Черчиллю удаляли грыжу, он, опасаясь возникновения пневмонии после общего наркоза, решит не рисковать и бросит курить за две недели до операции. [372] Когда же в 1952 году, во время тяжелого финансового положения для Соединенного Королевства, зайдет разговор об экономии, Уинстон скажет:
– Интересно, сколько это будет стоить для страны, если все согласятся бросить курить. Я, например, не возражаю отказаться от моих сигар. [373]
Не менее примечательным выглядит и тот факт, что, подъезжая 5 марта 1946 года к фултонскому колледжу, где он собирался произнести свою знаменитую речь о «железном занавесе», Черчилль обратится к президенту колледжа доктору Макклюру:
– Попросите остановить машину, а то я не могу зажечь сигару при этом ветре.
Увидев удивленный взгляд Макклюра, он добавит:
– Публика будет ждать от меня фирменного знака, и я не могу их разочаровать. [374]
После всего вышесказанного становится ясно, что Черчилль не просто получал от кубинских сигар удовольствие, он заставил их работать на себя и свой имидж. Не кроется ли в столь искусном умении сочетать приятное с полезным секрет большинства великих людей нашей планеты?
ГЛАВА V ДОМАШНИЙ УЮТ
Землевладелец из Кента
Осенью 1922 года Уинстон вместе со своими детьми – тринадцатилетней Дианой, одиннадцатилетним Рандольфом и семилетней Сарой – отправился в небольшое путешествие. Во время поездки Черчилль признался своим спутникам, что хочет показать им один загородный дом – Чартвелл, который ему очень понравился, – и он намеревается его купить.
Первый раз Уинстон увидел Чартвелл в июле 1921 года. Это была любовь с первого взгляда. Плоская равнина, переходящая в невысокие холмы – Крокхем на западе и Тойс на востоке. В ложбине расположено небольшое озеро, как нельзя кстати вписывающееся в местный пейзаж. Самым же главным был панорамный вид графства Кент.
– Мне всегда хотелось жить в Кенте. Ни одно другое графство не могло сравниться с Кентом, точно так же, как ни одна другая страна не могла сравниться с Англией, – признавался будущий премьер-министр. [375]
Не последнее место занимал и исторический фон, с которым был связан Чартвелл. Говорят, что даже сам Генрих VIII провел здесь ночь, разместившись в дубовой комнате. [376]
Как вспоминала впоследствии Сара, Уинстон «очень нервничал», показывая Чартвелл первый раз. Он все время суетился и переспрашивал с нескрываемым беспокойством:
– Он вам нравится? Он нам понравится?
Его дети, пораженные увиденным, смогли лишь вымолвить:
– О да! Покупай его! Покупай его!
– Ну, я еще не очень-то и уверен, – как-то нерешительно произнес Черчилль. [377]
Только вернувшись в Лондон, Уинстон скажет им правду – он уже купил дом и отныне он принадлежит им. Как заметит его внучка Целия Сэндис:
– Это было очень характерно для моего дедушки, только по возвращении в Лондон он признался в своей покупке. [378]
Что же побудило Черчилля скрыть столь крупное приобретение не только от друзей, но и от членов своей семьи? Для ответа на этот вопрос придется вернуться немного в прошлое.
После окончания Первой мировой войны Соединенное Королевство вновь окунулось в светскую жизнь, полную обедов, раутов и приемов. Несмотря на внешнее сходство с Викторианской эпохой, это была уже другая Англия и другое общество. Социальное лицо великой Британии было искажено гримасой боли и растерянности. Большая часть аристократии погибла во время войны. Силу набирали новые политические движения, среди которых на первое место выходила партия лейбористов. Как вспоминал Черчилль, «это была истощенная нация, отягощенная налогами и опустошенная социалистами». [379]