Черчилль: Частная жизнь

Посещения Имперского театра не пройдут для Уинстона бесследно. Во время последнего семестра в военной академии Сэндхерст он примет участие в марше протеста против кампании за нравственность, организованной миссис Лорой Ормистон Чант. Эта дама, будучи заместителем директора частной психиатрической больницы и по совместительству членом совета Лондонского округа, начнет летом 1894 года яростную кампанию за очистку столичных концертных залов от нетрезвых посетителей и дам легкого поведения. Причем выберет в качестве главной мишени галерею Имперского театра, часто посещаемую курсантами Сэндхерста.

Глубоко «возмущенный нападками и инсинуациями миссис Чант», [193] Уинстон обратится в «Westminster Gazette» и «Daily Telegraph» с открытым письмом: «Создание благопристойного общества должно базироваться на улучшениях в социальной сфере и распространении образования, а не на происках различных ханжей и блюстителей нравов. Природа придумала великие и страшные наказания для всех любителей rou? and libertine [194] — намного более ужасные, чем меры, которые сможет принять любое цивилизованное государство».

Свое послание будущий премьер-министр закончит грозным предупреждением, что любая реформа, осуществляемая в виде репрессий, представляют собой «опасные методы регулирования, ведущие, как правило, к ответным действиям». [195]

Несмотря на все возмущения со стороны молодежи, миссис Чант удастся добиться своего. В ходе длительных обсуждений будет принято решение о разделении баров и зрительных галерей полотняными занавесками. Как вспоминает впоследствии сам Черчилль, «…размещение штор позволило утверждать, что питейные заведения формально находятся вне галереи. Согласно строгой букве закона их настолько же удалили, как если бы переместили в другое графство. Теперь храмы Венеры и Бахуса, хотя и граничили друг с другом, были разделены, а их атака на человеческие слабости и пороки сможет осуществляться лишь в последовательной или переменной, но никак не в концентрированной форме». [196]

Самое интересное произойдет дальше. В первую же субботу после размещения «полотняных препон» в галерее соберется целая толпа молодых курсантов и университетских студентов. Один из них, подняв трость, примется дырявить тряпичные заграждения. Как по единому мановению три сотни человек набросятся на полотняные занавески, ломая деревянные рамы и разрывая в клочья ненавистную материю. В результате народного гнева вино, зрелища и любовные утехи снова соединятся в единое целое.

Когда недовольство достигнет высшей стадии, из толпы выскочит молодой человек в легком пальто, спешно одетом на вечерний костюм, и, взобравшись на сломанные рейки, закричит:

— Ребята! Сейчас мы уничтожили эти препоны, так проследим же, чтобы их не воздвигли вновь!

Находившийся в тот момент в Имперском театре корреспондент «St. James\'s Gazette» вспоминает об еще одном активисте:

— Среди всеобщего хаоса на обломки влез другой молодой человек и произнес речь, в которой предупредил собравшихся, что данные полотняные заграждения являются всего лишь иллюстрацией того, что они собираются сделать с советом данного округа. [197]

Именно этим оратором и окажется наш главный герой.

Удивительно, что Уинстон, подробно описавший данный инцидент в своих мемуарах «Мои ранние годы», ничего не упоминает о первом выступающем. Вместо этого он предложит свою версию случившегося. По его словам, это именно он, оказавшись на обломках, шокировал присутствующих восторженными фразами типа: «Уважаемые дамы Имперского театра, я взобрался сюда ради Свободы. Вы видели, как мы сегодня смели эти баррикады. Не забудьте на следующих выборах убрать тех, кто их воздвиг».

Далее он вспоминает: «Эти слова были встречены восторженными аплодисментами. Мы все выбежали на улицу, размахивая обломками реек и клочками материи, словно символическими трофеями». [198]

Хвастаясь вечером перед своим братом, Уинстон скажет:

— Джек, просмотри газеты. Это я возглавил мятежников и прочитал перед огромной толпой восторженную речь! [199]

Сегодня уже трудно утверждать, что произошло на самом деле. Определенно известно только одно — выступление Черчилля не останется незамеченным. Услышав о произошедшем инциденте, лондонский епископ в ужасе воскликнет:

— Я и представить себе не мог, что потомок великого Джона Мальборо будет пользоваться такой популярностью среди уличных девиц. [200]

По всей видимости, представитель англиканской церкви слишком сгустил краски. Незаурядная активность, проявленная Уинстоном на баррикадах, имела в своей основе совершенно иные причины. Черчилль жаждал публичной деятельности и выступлений, а не общества дам легкого поведения.

В отличие от епископа первая речь Уинстона не произведет должного впечатления на юную Мейбл Лав. Через некоторое время после данного инцидента они тихо расстанутся.