«Троцкий предположил, что лорд Асквит должен быть влюблен в меня, хотя это и не обязательно, и произнес, посмеиваясь: „Вы мне подали идею. Если Асквит вскоре вернется на свой пост (ходили слухи, что он может создать коалицию с лейбористами и признать Россию), я возьму вас в заложницы и продержу до тех пор, пока между нами не будет подписан мирный договор“. Я рассмеялась: „То, о чем вы говорите с юмором, мне совершенно серьезно сказал представитель британских властей, только он имел в виду Уинстона. На самом деле, я бы гордилась, если бы мне удалось внести хоть маленькую лепту в дело установления мира. А на угрозу, что вы можете расстрелять меня, Уинстон ответит только: „Стреляйте“…“, и я уверена, что это правильно, точно такого же мнения придерживаются и большевики. Они, не колеблясь, расстреляют меня (некоторые из них мне так прямо и говорили), если это необходимо, даже если я им и нравлюсь как женщина.
В конце вечера Троцкий больше не возвращался к вопросу о моей поездке на фронт, и я сама спросила, что он решил, берет он меня с собой или нет»;
«Каждое утро я завтракаю вместе с Литвиновым. Мы спускаемся к столу к одиннадцати, когда все остальные уже поели, поэтому можем спокойно поговорить. В присутствии Ротштейна основной темой разговора становится Россия. Если за столом оказывается Вандерлип, он говорит исключительно об Америке»;
«По отношению ко мне Литвинов искренен, откровенен и всегда готов прийти на помощь. Я очень доверяю ему и твердо знаю, он мой друг. Я могу полностью положиться на него. Но сегодня он разозлил меня.
«Мне говорили, что Чичерин [6] – это ангел, святой человек. Но то, что я увидела собственными глазами, скорее напоминало трепещущую и взволнованную птичку. Забавно, что его считают „джентльменом“. Чичерин родился в богатой семье».
«В тот же вечер Литвинов давал прощальный ужин для какого-то важного китайского генерала. Это стало большим событием. Такая сервировка стола в голодной Москве могла присниться только в сказочном сне. Среди присутствующих, помимо самого генерала и его трех подчиненных, находились два переводчика (один из них был профессором китайского языка Петербургского университета), Чичерин, Карахан, его секретарь, госпожа Карахан, мистер Вандерлип, Ротштеин и я. <…> Один из китайских гостей говорил по-французски. Он был председателем Профсоюза китайских рабочих.
Карахан представляется „армянином“ [7] . Он говорит на каком-то странном восточном диалекте, я его совершенно не понимаю. Его жена знает только русский язык. Они живут в нашем доме, но мы их почти не видим… Карахан – интересный мужчина, его лицо словно выточено из слоновой кости. Он – сама загадка: живет шикарно, курит дорогие сигары, ездит на работу в роскошном автомобиле и выглядит весьма респектабельно в каракулевой шубе и шапке, словно находится не в голодной России, а где-то в Европе».