Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

После подписания условий Эйзенхауэр вручил Бадольо письмо, в котором сообщалось, что некоторые статьи документа уже аннулированы, а какие-то не могут быть сразу выполнены. Далее сообщалось, что следует понимать: „краткие“ и „исчерпывающие“ условия перемирия могут время от времени подвергаться изменениям в случае военной необходимости или в зависимости от степени лояльности итальянского правительства. Кроме того, Эйзенхауэр пообещал Бадольо, что этот документ о капитуляции будет „абсолютно секретным“.

Рузвельт и Черчилль согласились, что именно так и следует поступить.

Эйзенхауэр добивался обещания немедленного объявления войны Германии. Бадольо, пытаясь соотнести свою позицию с пожеланиями короля, возражал. Тогда Эйзенхауэр прямо объяснил Бадольо. что его правительство будет носить откровенно антифашистский характер, действуя бок о бок с союзниками, а поэтому убеждал скорее переходить на сторону союзников.

Эйзенхауэр поблагодарил Бадольо за проведенную работу и выразил надежду, что их встреча даст свои положительные результаты. В соответствии с записью, сделанной Мерфи во время беседы. Бадольо, в частности, ответил: „…это все напоминает ситуацию, когда в 1918 году в момент нанесения решающего удара по немцам бок о бок с итальянской армией воевали три британские дивизии и американский полк, принявшие участие в разгроме Германии“.

Американское и британское правительства все еще не пришли к общему мнению относительно степени политических преобразований, которые следует произвести в Италии, и когда это лучше сделать, раньше или позже. Президент, Гопкинс и Хэлл одинаково неохотно признали военные соглашения с правительством Бадольо и королем, рассматривая их как необходимые приемы, оправданные только военной выгодой и необходимостью в послушном правительстве на то время, пока в Италии находятся союзнические войска. Они надеялись, что наступит момент, когда управление перейдет к политической группе, не имеющей ничего общего с Муссолини и фашизмом. В той же мере это относилось к временной терпимости по отношению к королю Виктору-Эммануилу. Президент, Гопкинс и Хэлл считали, что король показал себя нерешительным и недееспособным человеком, а учитывая его согласие с режимом Муссолини. ему вообще-то следует отказаться от престола и передать полномочия внуку. Кроме того, они остерегались политических уловок, которые уменьшали возможность народа Италии решать, хотят ли они иметь монархию и в какой форме.

Черчилля не волновало, на какой основе формируется сотрудничество с королем и правительством Бадольо. У него не было, подобно американцам, угрызений совести относительно сотрудничества с находящимися у власти бывшими фашистами. Между прочим, Черчилль был крайне осторожен в вынесении приговоров королям и узаконенным королями правительствам. Его больше, чем негодование („интриги“, как он их называл) левых, оппозиционных фашизму партий, беспокоили возможные беспорядки и вероятность возрождения большевизма в Италии. Поэтому Черчилль находил, что разумно поддерживать власть Бадольо и короля, по крайней мере до тех пор, пока ситуация находится под контролем. Он хотел выждать, чтобы восстановить политические партии в Италии и вынудить группировку Бадольо разделить власть с другими или вообще отступить.

Ожесточенные споры относительно существа и выбора момента для преобразований в правительстве Бадольо и в Савойской династии закончились временным компромиссом. Следовало предпринять усилие, чтобы убедить или, скорее, принудить Бадольо осторожно начать преобразования в правительстве. Решение относительно окончательной участи и будущего монархии было отложено до взятия Рима, когда намного большее число итальянцев смогли бы засвидетельствовать свои пожелания. Поэтому пока шло согласование времени, на протяжении двух недель между подписанием „исчерпывающих“ условий (29 сентября) и объявлением Италией войны Германии (30 октября) американцы и британцы подталкивали правительство Бадольо к преобразованиям; британцы кончиками пальцев, американцы – всей пятерней.

Бадольо неохотно реагировал на совет о реформации действующего правительства на том основании, что лидеры либеральных группировок относились к „призракам прошлой эпохи“. Скорее всего, он согласился лишь из боязни получить отставку. В осторожных выражениях Эйзенхауэр убедил Бадольо обнародовать программу на случай объявления войны Германии. Бадольо объяснил народу, что собирается „укомплектовать“ правительство, попытавшись ввести в него представителей от каждой демократической партии. Он объяснил, что эти меры не повлияют на свободу выбора формы правления после установления мира.