Чердак

Так случилось, что когда дракон только начал кашлять, маленький мальчик и маленькая девочка играли в доктора в материнском подвале. Когда начались сотрясения и появилось пламя, балки рухнули и стены дали трещины, с полок упали и разбились кувшины, маленький мальчик и маленькая девочка не пострадали. Из-за завалов перед дверью они долго не могли выбраться наружу и поэтому не сгорели вместе с остальными. Когда дракон на время уснул, они наконец выползли и огляделись. И едва узнали свой маленький городок, превратившийся в груды пепла. Кругом не было ни души. Дети успели проголодаться и, взявшись за руки, пошли, высматривая что-нибудь поесть. Перебрались через холмы, пересекли долины, пока не увидели гору, на которой спал дракон. Он был единственным живым существом. Солнце клонилось к закату, они поднялись на гору, залезли к нему в теплую подмышку и уснули. Утром с восходом солнца дракон, как привык, медленно, осторожно проснулся. Лежал не шевелясь и, глядя на небо, почесывался. Когда добрался до подмышки, извлек оттуда мальчика и девочку и поставил себе на живот, где мог их видеть. Зевая, потягиваясь и протирая глаза, дети сели и посмотрели на дракона. Тот оглядел почерневшую землю и произнес: «Привет. Я добрый дракон». Маленький мальчик и маленькая девочка ответили: «Привет. Мы проголодались». – «Одну минуту, – заторопился дракон. – Я это устрою». Поставил детей рядом с собой и встал. Повернулся и присел. Затаил дыхание, закрыл глаза, натужился и встал. На земле осталась груда коричневых комьев величиной с кулак. Дети подбежали, схватили, поднесли к лицам, но девочка свой комок уронила и жутко сморщилась. Это не арахисовое печенье – дерьмо! Мальчик тоже выбросил ком, и они с отвращением вытерли руки в пыли. Дракон удивился и сказал: «Простите, не понимаю, как это получилось. Попробую еще раз». Он отошел в сторону, немного подумал, присел, сделал глубокий вдох, задержал дыхание и крепко зажмурился. Скрестил пальцы на лапах и поднял хвост. И стоял в такой позе, пока не побелела морда, дети уже стали за него беспокоиться. Но тот поднялся на лапы и оглянулся. Мальчик с девочкой подбежали, чтобы посмотреть. Снова дерьмо. Дети покосились на дракона: в носу сопли, под мышками пот, в ушах сера, в пупке сера, в глазах слезы. Бесполезно. Ничего съедобного. Девочка с мальчиком сели и стали слушать, как у них урчит в животах. У дракона из глаз покатились крупные слезы, вскоре он притих и задумался. Прошло много времени, прежде чем он поднял голову и сказал: «А если бы арахисового печенья никогда не существовало? Не существовало бы и сбитых сливок, карамели и других приятных вещей?» – «Ты о чем?» – не поняли дети. «А если они были такими всегда, как сейчас, но люди верили, что они превосходно годятся для еды?» Дети посмотрели на дракона, переглянулись и улыбнулись. Наверное, он прав, решили они. Дети распрямились над коричневой кучей и стали есть. Дракон с облегчением взревел. Мальчик с девочкой ели, пока не почувствовали, что вот-вот лопнут, и с тех пор жили счастливо.

Я рада, что здесь нет зеркал в полный рост, только маленькие в изголовьях нар на высоте глаз. Теперь мой вес сто восемьдесят пять фунтов. Мне залепили чирьи на спине, взвесили, измерили артериальное давление. Сто восемьдесят пять фунтов при росте шестьдесят шесть дюймов. Ногу на ногу не положить – они соприкасаются выше колена, когда ступни отстоят друг от друга на полтора фута. Надеваю форму восемнадцатого размера. Раньше обходилась двенадцатым, если хотела, чтобы было удобно, и десятым, чтобы облегало. Не узнаю себя. Не влезла бы в шкуру, если бы она была со мной. Кости не нащупать – ни колен, ни лодыжек, ни запястий, ни ключиц. Череп держится прямо, только если я его подпираю. На икрах длинный седой волос, если я поднимаю ступни, с меня свисает плоть. Если, лежа на койке, выпрямляю руки, все валится с запястий, бледные веснушки буквально рассыпаются. Пальцы не согнуть – настолько они непослушные и толстые. Если переворачиваюсь на спину, лицо всей тяжестью давит на уши. Я много сплю, а просыпаюсь от голода.

Наверное, он решил, что я корячусь ради него – это на него похоже, а другие думают, будто они собаки – «весельчаки», одним словом, – геи, вот что значат для них слова. Меня это нисколько не трогает, а их переклинивает. Они не голодны, однако пустота в пространстве за глазами пугает, и они стараются заполнить ее собой. Меня этим не напугать, наоборот, я хочу погрузиться в нее, чтобы даже не грезить. Они боятся отсутствия желаний. Я буду рада больше никогда не желать.