Череп императора

— Але, — наконец просипел я в трубку.

— Стогов? Ты что — спишь? — поинтересовалась трубка голосом Осокина.

— Сплю.

— А ты знаешь, сколько времени?

— Не знаю.

— Вставай, на работу опоздаешь.

— Мне не надо на работу.

— Все равно вставай.

— Леша, — взмолился я, — ты когда-нибудь слышал о такой штуке — называется «гуманность»?

— Что-то слышал, не помню, что именно, — сказал жестокий Осокин. — Плохо, дружок?

— Не то слово.

— Выпей апельсинового соку и прими душ.

— Леша, — из последних сил спросил я, — чего тебе надо?

— Что-то давно ты, Стогов, не навещал заболевшего друга.

— После сегодняшнего утра ты навсегда потерял право называться моим другом.

— Да? Жаль. Я, между прочим, помочь тебе хотел.

— Неужели ты сейчас привезешь мне пива?

— Бери выше. Пока ты пьянствовал, я отгадал загадку убийства твоего ирландца…

— Дай догадаюсь сам. Ты нашел на одежде убитого отпечатки пальцев Джека Потрошителя?

— …Когда позавчера ты был у меня в больнице, — не обращая внимания, продолжал Осокин, — ты, помнится, говорил, что топор всадили ирландцу в череп сзади. Так?

— Так.

— Справа и по самую рукоятку. Так?

— Так. Но имей в виду, если меня сейчас стошнит, виноват будешь ты.

— Тебя не удивляет, что топор всадили именно справа?

Я закрыл глаза и попытался сообразить — о чем это он?

— Леша, ты о чем?

— Ну подумай сам. Ты стоишь и смотришь в затылок парню, который стоит прямо перед тобой. Представил? Берешь топор, замахиваешься… С какой стороны ты замахиваешься? Неужели не понимаешь? Стогов — ты безнадежен… Любой нормальный человек замахнулся бы правой рукой и всадил лезвие в ЛЕВУЮ сторону затылка. В ЛЕВУЮ, понимаешь?

— Нормальные люди вряд ли стали бы махать топорами в абсолютной темноте.

— Стогов, не будь тупицей. Я имею в виду, что убийца был левшой. Он замахнулся с левой руки — поэтому топор и оказался справа. Дошло наконец?

— Дошло, Леша, дошло. Запиши — я дам тебе телефон гувэдэшника, который выдает лицензии частным детективам. Нельзя зарывать такой талант в землю.

— Неужели тебя не интересует разгадка всей этой истории?

— Меня сейчас интересуют две вещи. Во-первых, стакан холодной воды.

— А во-вторых?

— А во-вторых, еще один стакан холодной воды. Больше ничего.

— Сволочь ты, Стогов, — обиделся Осокин. — Я ведь помочь тебе хотел…

— Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода.

— Это невозможно, — грустно сказал он. — За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь?

Я положил трубку и обессиленно рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы — девяносто в минуту. Болело, кажется, все — от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного подташнивало. Вот это я вчера дал…

Я осторожно повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи. В квартире определенно кто-то был. На кухне вполголоса мурлыкало радио, которое я с утра никогда не включаю. В душе слышался плеск воды. Кого это, черт подери, я вчера к себе приволок?

Оторвать голову от подушки и сесть было задачей, равносильной тому, чтобы руками остановить Луну. После того как я встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы. Зато первые глотки теплой и мерзкой воды из-под крана показались мне восхитительнее любого французского вина.

Похмелье — это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей — тяжело вдвойне. Как-то я проснулся от того, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время — два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…» Первая же сформировавшаяся в мозгу версия звучала убедительно и недвусмысленно: так вот ты какая, белая горячка! Те полминуты, пока диктор не объяснил, что вообще-то «оборотнями» на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я просто физически ощущал, как седею. А сегодня вот Осокин со своими гениальными гипотезами. Делать ему в больнице не хрен, вот и лезет к людям ни свет ни заря.

Хлебнув еще воды, я, скрипя суставами, натянул брюки и пошел в спальню выяснить, кто же это сегодня у нас в гостях.

На стуле аккуратно висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего она уже проснулась и отправилась в душ. Может быть, даже успев перед этим немного попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга.

Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные пятна, я сел, поднял книгу и прочел: «… Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…»

Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь?

Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1 — Рождение олененка». Тьфу ты!

— Привет, ковбой!