Череп на рукаве

И всё это сделали мы? Но… я же не помню… мы только подрывали… Когда это могло случиться? Что, мы убили их всех?..

Слева от меня доносится стон. Из полуобрушенного блиндажа, взрыв разбросал брёвна наката; стон доносится как раз из-под них. Стон жалобный, не похожий на мужской.

— Вытащим? — останавливается Сурендра.

— Пусть подыхает, — злобно скалит зубы Фатих. — Мятежник… поделом им всем. Мы им покажем, как бунтовать!

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заехать турку между глаз.

— Лейтенант приказал оказывать раненым мятежникам помощь, — холодно говорю я, тем самым пресекая все дальнейшие разговоры. — А ну, взялись! Микки, Глинка! Помогите бревно сдвинуть!..

Не проходит и пяти минут, как мы вытаскиваем на свет божий раненого. Мятежник. Точнее, мятежница. — В серой туристской штормовке — похоже, многие тут использовали их как что-то вроде формы.

— Глядите, братва, никак девка! — алчно зашептал Раздва-кряк.

— И не раненая, — хладнокровно заметил Джонамани, приподнимая девушку за плечи и осматривая со всех сторон, словно она была связкой бананов. — Просто контужена слегка.

— Жетон есть? — спросил я, вовремя вспомнив порядок.

— Жетона нет, командир. Они все, по-моему, их поснимали.

— Ладно. Давайте осмотрим, может, переломы или ещё что…

Я наклонился над девушкой. Прощупал, не касаясь груди или ещё чего-то интимного. Вроде ничего.

— Кряк, наручники.

— Что, убийца, боишься?.. — вдруг услыхал я. Бледные бескровные губы шевельнулись, большие карие глаза приоткрылись. Они ещё были полны боли, но девушка явно приходила в себя. — Боишься?.. Даже меня, раненой, безоружной?..

Она говорила с характерным для «славянских» планет акцентом.

— Ты не ранена, — мрачно сказал я ей. — С тобой всё будет в порядке.

— И меня расстреляют, а не повесят… — Она постаралась усмехнуться, но это у неё получилось плохо. — Только я всё равно ничего не скажу! Слышите, палачи? Ничего не скажу!.. Даже и не старайтесь!..

— Это не по нашей части, — отрезал я. — Фатих, Назар — поднимите её.

— Командир… — жадно облизнул губы Раздва-кряк. — А может, нам её того… пока тёпленькая? — Тебе что, Селезень, сперма в голову ударила? — гаркнул я. — Хватит болтать. Девушку — к пленным.

— Да погоди, командир! Командир, так-то ведь оно слаще… когда она визжит и вырывается…

— Маньяк, блин, — плюнул я. — Р-разговорчики!

— Командир! Погоди… погоди… ну давай ты первым, а? Мы не гордые, правда, ребята?

Что-то совсем плохое и жалкое было сейчас в нём. Словно гниль, пожравшая середину яблока, вдруг вылезла наружу. Раздва-кряк как-то скрючился, угодливо и в то же время с явной угрозой заглядывая мне в глаза.

— Хорош базарить, — сказал я по-русски. Сказал медленно, с расстановкой.

— Что? Командир, так как, привяжем её?..

Раздва-кряк никогда не отличался особыми успехами в рукопашном бою. Я ударил его не сильно, не искалечить, а просто оглушить. Проследив при этом, чтобы не задеть алую бляху прицела — эта дрянь стоит чёртовых денег, не хотелось бы впоследствии за неё расплачиваться из собственного кармана. Кряк свалился, как куль с мукой. Глаза мгновенно закатились.

— Всё ясно? — Я обвёл мрачно застывшее отделение выразительным взглядом. — Мы не какие-нибудь там иррегуляры-ополченцы. Мы, блинчатый карась, десант! А этого идиота, — я брезгливо пихнул Кряка носком ботинка, — я от банальной неприятности спас. Так что всё, без разговоров — девчонку к пленным, Селезня привести в чувство.

Отделение молчало. Очень нехорошо молчало. Все, включая даже Мумбу, первым признавшего меня командиром. Джонамани склонился над Раздва-кряком, зачем-то прощупал артерию на шее, покачал головой, раскупорил ампулу-самовспрыску, прижал Селезню к щеке.

— Ты его едва не убил, командир, — укоризненно сказал он, не поднимаясь с колен. Как некто вроде отделённого доктора, он позволял себе кое-какие вольности. — Нельзя так. Со своими-то. Ну, трахнул бы он девчонку. Какой в том кому убыток? Ей? Её так и так в расход пустят. Или Чужим продадут, для опытов. Кряк же не садист какой, не извращенец Как говорится, сунуть, вынуть, убежать.

— Так, — сказал я, закипая. — Кто еще так думает? Кому ещё честь не дорога?

— Что такое честь, командир? — спокойно спросил меня Сурендра. — Мы не знаем таких слов. Ты учился, говорят, даже в универе, а мы восемь классов едва осилили.

То, как он строил предложения, напрочь опровергало его утверждение о «восьми классах», но я не стал в тот момент заострять на этом внимание.

— Мятеж, ребята! — как можно спокойнее спросил я. — Неподчинение приказам старшего по званию в боевой обстановке. Карается каторжными работами на срок до двадцати лет или смертной казнью.

Девушка всё это время очень старалась держаться гордо и независимо, однако это получалось у неё плохо. Наручники на неё так и не нацепили, однако бежать она не пыталась. Только тяжело дышала да из глаз одна за другой катились слезы. Она не плакала, нет. Слезы бежали сами собой. Она скорчилась в яме рядом с размётанными брёвнами блиндажа, поджав ноги в грубых брезентовых штанинах и высоких армейских ботинках с рубчатыми подошвами.