Череп на рукаве

В самом здании, похоже, шёл ремонт. Я постоял некоторое время, понаблюдал за неспешной суетой пожилых рабочих (все как один носили на левом рукаве бело-сине-красную повязку), привычно перекрестился на золотые купола собора и…

И совсем уже собрался идти, когда вдруг подумал – а что сделалось с той блондинкой-вербовщицей? Выжила? Или нет? Сдалась ли она на милость победителей, просила ли пощады – или молча и ожесточённо отстреливалась до последнего патрона, хладнокровно послав последнюю пулю себе в висок?..

Я шагал дальше и отчего-то думал о ней. И о других, оставшихся на планете, после того как «Танненберг» ушёл с неё в дальний бросок к Омеге-восемь. Наши новокрымчане ни за что не тронули бы офицерских жён и детей, оставшихся на планете, но вот за госпожу Дариану Дарк я бы не поручился.

Сам Новый Севастополь казался праздничным и чуть ли не беззаботным. Однако среди прохожих преобладали пожилые, очень многие в полувоенном, с трёхцветными повязками на рукавах. Многие магазины, особенно торговавшие дорогой мебелью или престижными машинами, катерами и прочей техникой для богатых, закрылись. У продуктовых лавочек, так до конца и не уступивших натиску универсальных магазинов, я с удивлением увидел очереди – молчаливые очереди женщин. Ничего подобного на Новом Крыму я не помнил – и не только я. Не помнили даже неофициальные, наиболее правдивые и неангажированные «Хроники Новой России».

Я заметил, что на меня начинают коситься. Само собой – здоровый молодой парень, а без трёхцветной повязки. Что, он, значит, вроде как не с нами?..

Я поспешил убраться с центральных улиц.

…Ночь я встретил за городом. У меня хватало денег, имперских марок, однако первые же наблюдения около магазинов Нового Севастополя дали мне понять, что использовать это богатство тут нельзя. Госпожа Дариана Дарк успела ввести в обращение новую валюту.

Ну что ж, не станем искушать судьбу.

Я шагал и шагал. Остров, на котором стоит Новый Севастополь, относительно невелик: на хорошей машине за два дня замкнёшь круг по Прибрежному шоссе. Чуть в глубине от берега, в лесистых предгорьях, стоял наш дом. Час скоростной магистралью до столицы. Мама никогда не любила «шум большого города», многие богатые люди селились далеко за пределами Нового Севастополя. Я знал почти наверняка, что отец сейчас там.

Девяносто километров по родным местам, где знаешь каждую тропку, – пустяк для тренированного человека. Я одолел это расстояние за три дня. Шёл ровным, сберегающим силы шагом. Не надрывался. На четвёртый день, к вечеру (это была по местному календарю пятница) – я вышел к ограде нашей усадьбы.

Я не был тут больше двух лет. На первый взгляд – ничего не изменилось. Ухоженные газоны и альпийские горки, ровные, посыпанные жёлтым песком дорожки. Причудливые башенки и эркеры, крытые террасы – даже громадный самовар, вокруг которого собиралась вся семья в прежние счастливые времена, всё так же сверкал в лучах заходящего светила начищенными до нестерпимого блеска крутыми медными боками.

Я долго стоял, притаившись в тени кустов сирени. По усадьбе лениво бродили псы. Я узнал почти всех – за исключением одного, совсем ещё молодого. Время от времени собаки косились в мою сторону, но, само собой, не подавали голоса – ведь я же был хозяином.

Стемнело. Ночи на Новом Крыму всегда ласковые и тёплые, с недальнего моря тянет лёгким ветерком, издалека доносятся гудки громадных контейнеровозов, швартующихся в порту. Они подошли от дальних островов, привезли мороженых и живых ползунов – раз на планету до сих пор ходят «лайбы», они должны и что-то увозить обратно. Полагаю, мой одноглазый знакомый делает сейчас неплохие деньги на контрабандных ползунах, а в лучших ресторанах Берлина невозмутимые метрдотели хладнокровно отвечают завсегдатаям, высокопоставленным имперским чиновникам и придворной аристократии, что у них ничего никогда не переводится, несмотря ни на какие неожиданности.

В окнах дома не зажигался свет.

Я взглянул на часы. Пора.

…Псы радостно бросились ко мне. Завизжали, крутясь у ног и норовя лизнуть в лицо. Я позволил им это – никогда не понимал, почему люди брезгуют? Для преданного тебе существа – это едва ли не единственный способ выразить свою бессловесную любовь.

Дверь не заперта. Я одним духом взлетел на второй этаж, стараясь не смотреть по сторонам – слишком много воспоминаний бы нахлынуло тотчас.

В кабинете отца окна были плотно зашторены.

– Здравствуй, – сказал я, входя.

Он повернулся. Отец ждал меня в большом своём вращающемся кресле, как всегда, словно ничего не случилось.

– Здравствуй, сын, – негромко ответил он. Щелчок, вспыхнула старомодная настольная лампа, и только сейчас я увидел, как постарел за эти два года отец. Когда я уходил, он вполне мог бы сойти за моего старшего брата; сейчас, сорокасемилетний, он выглядел на все шестьдесят. – Добро пожаловать домой. Садись. Поешь? На голодный желудок говорить не пристало.

– Папа…