Череп под кожей

Ужин тянулся бесконечно. Корделия чувствовала, что все только и мечтают, чтобы он закончился быстрее, однако никто не хотел торопиться и уходить первым. Вероятно, поэтому все старались есть как можно медленнее. Корделия подумала, не связана ли такая официальная обстановка с отсутствием слуг. Они напоминали выживших бойцов всеми покинутого и попавшего в окружение гарнизона, которые стоически вкушали свой последний ужин с соблюдением традиционных церемоний, навострив уши в ожидании первых криков, свидетельствующих о приближении врага. Они ели и пили, но продолжали молчать. Шесть свечей в разветвленных подсвечниках, казалось, горели не так ярко, как в вечер их первой встречи, так что черты их лиц в полутенях заострились, и они стали похожи на шаржи на самих себя при дневном свете. Бледные чахлые руки тянулись к корзине с фруктами, к пушистым румяным персикам, блестящим изгибам бананов, яблокам, отполированным настолько, что они казались искусственными, прямо как кожа Эмброуза в свете свечей.

Двустворчатые французские окна были закрыты, чтобы не впускать внутрь холод осенней ночи, а в огромном камине потрескивал огонь. Но ведь эти танцующие языки пламени не могли нагреть зал настолько, чтобы в нем стало невыносимо жарко? Однако Корделии казалось, что с каждой минутой становится жарче, что весь жар прошедшего дня был пойман в ловушку и теперь сгущался. Дышать становилось труднее, запах еды делался все насыщеннее, и она почувствовала себя нехорошо. Ей показалось, что и сама комната изменилась. Картины Орпена запестрели и превратились в расплывчатые цветные пятна, так что казалось, будто стены увешаны грубыми гобеленами, а под изысканно оштукатуренной крышей закопченные балки взмывали в черную бесконечность, открытую беззвездному небу. Она задрожала, несмотря на жару, и потянулась к бокалу с вином, словно физическое ощущение холода от стекла в руке могло вернуть ее к реальности. Вероятно, только сейчас весь ужас от гибели Клариссы и напряжение от допроса полиции подействовали на нее так, что она это почувствовала.

Пламя одной свечи заколебалось, словно от дыхания невидимого гостя, вспыхнуло и погасло. Саймон издал изумленный возглас и в ужасе застонал. Руки, поднятые к губам, застыли в воздухе. Все одновременно повернулись и уставились в окно. В лунном свете вырисовывался огромный силуэт жуткой формы, его черные руки болтались в воздухе и бились в стекло. То, что это существо находилось в ярости, было очевидно: до них доносилось нечто среднее между воплем и ревом. Когда они как завороженные наблюдали за происходящим, существо вдруг перестало неистово биться в окно и мгновение простояло тихо, разглядывая их лица. Зияющий, как дыра, рот, напоминавший глубокую рану, припал к окну. Две гигантские ладони с растопыренными пальцами прилипли к стеклу. Прижавшаяся к окну искаженная физиономия напоминала ком медленно высыхающей плоти. Потом существо собралось с силами и навалилось на стекло. Окно поддалось, и Мунтер, окинув их диким взглядом, почти ввалился в комнату. Ночной воздух ворвался в помещение и обдал их лица сладким холодом, а отдаленное дыхание волн превратилось в нарастающий рык, будто этот раскачивавшийся на ногах человек побывал в пучине в страшный шторм и теперь принес само море с собой.

Все молчали. Эмброуз поднялся и шагнул вперед. Мунтер оттолкнул его и шаркающей походкой приблизился к сэру Джорджу, почти уткнувшись в него лицом. Сэр Джордж не сдвинулся с места. Ни один мускул его не дрогнул. Потом Мунтер завопил, откинув голову назад и чуть не задыхаясь от крика:

– Убийца! Убийца! Убийца!

Корделия недоумевала, почему сэр Джордж не сделает хоть что-нибудь, не дожидаясь, пока пальцы Мунтера сомкнутся на его шее. Но тут Эмброуз подкрался сзади и схватил слугу за дрожащие руки. Сначала его прикосновение, казалось, успокоило Мунтера, потом он в ярости вывернулся. Эмброуз, запыхавшись, произнес:

– Кто-нибудь, помогите?

Айво как раз начал чистить персик. Происходящее его совершенно не интересовало.

– Боюсь, от меня будет мало проку в этой чрезвычайной ситуации, – сказал он.

Саймон поднялся и схватил Мунтера за другую руку. Как только он дотронулся до него, вся воинственность Мунтера улетучилась. Ноги его подкосились, и Эмброуз с Саймоном подошли ближе, поддерживая оседающее тело. Он попытался сфокусировать взгляд на юноше, потом выплюнул прямо из горла несколько слов, нечетких, едва походивших на английскую речь, однако его последняя реплика прозвучала достаточно разборчиво:

– Бедняга. Боже, но какая же она была сука!

Больше никто ничего не сказал. Эмброуз и Саймон вместе оттащили его к двери. Теперь он не сопротивлялся, а вел себя как послушный ребенок.

После их ухода двое мужчин и Корделия минуту просидели в тишине. Потом сэр Джордж встал и закрыл окна. Шум моря затих, а дико пляшущее пламя свечей успокоилось и стало ровным. Вернувшись к столу, сэр Джордж взял яблоко и сказал: