Череп Шерлока Холмса

Признаюсь без лишней скромности, в клубе меня считают сильным игроком. Я основательно изучил теорию, неплохо знаю дебюты, и сыграть со мной вничью почетно. Холмс же относился к шахматной игре, как к утомительному времяпрепровождению, и обычно избегал играть. Запас нервной энергии ограничен, утверждает он, и лучше его потратить на более серьезные занятия. Садился за доску он редко, в случаях вынужденного бездействия, партию начинал ходом королевского коня и в дальнейшем вел борьбу так, словно никаких руководств не существовало вообще. Это, однако, не помешало ему выиграть партию у чемпиона Лондона, которого привел к Холмсу его брат Майкрофт — дело касалось пари. Но, к трагедии шахмат, карьера игрока не прельщала моего друга.

Сегодня ни Холмс, ни я не вкладывали страсти в игру. К полуночи мы только-только сделали по дюжине ходов, и на доске сохранилось зыбкое равновесие, равновесие европейских держав этого жаркого лета.

Пробило полночь, давно ушел отосланный слуга; samovar остыл; уснули, кажется, обязательные шорохи деревенской жизни; редкий стук передвигаемых фигур являл гармоничное сопровождение наступившей ночи.

Выпитый кофе заставлял мое сердце стучать быстрее обыкновенного. Холмс то и дело стирал бисеринки пота с висков. Раскрытые окна плохо спасали от духоты, а ночные мотыльки если и залетали в холл, то лишь затем, чтобы броситься под потолок и, распластав крылышки, притвориться листочками. Пламя наших свечей их не влекло.

Пока Холмс раздумывал над ходом, я, кажется, задремал, поскольку слышал и вой баскервильского чудовища, и тяжелое дыхание трясины, и рыдания миссис Стэплтон, и мои слова утешения, жалкие и нелепые.

— Ватсон, проснитесь! — Холмс тряс меня за плечо.

Я взглянул на часы — пять минут второго — и, наверное, покраснел.

— Сам не знаю, как заснул.

— Ничего, Ватсон, зато отдохнули.

Случайно я поднял глаза. Комната была задрапирована живой тканью. Сотни, тысячи мотыльков усыпали потолок и верхнюю часть стен.

— Любопытно, не правда ли? Я нарочно не закрывал окно, — ни следа сонливости не было на бодром лице Холмса. — А теперь, Ватсон, готовы ли вы сопровождать меня?

— Я вам понадоблюсь?

— Наверняка.

— Тогда я готов.

Холмс загасил свечи. Мы осторожно, стараясь не шуметь, покинули «Уютное».

— К замку, Ватсон, — вполголоса позвал меня Холмс.

На фоне белесого от луны неба замок высился черной громадой.

Холмс подвел меня к малозаметной дверке.

— Ход для прислуги — горничных, водопроводчиков, частных сыщиков. Запирается на замок, но не на засов, — Холмс несколько минут колдовал отмычками. — Заходите. Я взял свечу, но постараемся обойтись, — он вел меня по темным переходам. Ковры делали наше продвижение бесшумным, призрачным.

— Осторожно, ступени.

Мы поднимались.

— Узнаете, Ватсон?

Я шагнул за Холмсом и огляделся. Без сомнения, мы находились в лаборатории принца Александра, верхней лаборатории. Окно, то самое, было раскрыто настежь. Я выглянул. Ночь оставалась по-прежнему светлой, но у горизонта, куда ни глянь, скапливалась тьма, плотная, густая, и тьму эту на мгновения рассекали багровые зарницы.

— Гроза идет, — сказал я Холмсу, и, подтверждая правоту моих слов, низкий раскат грома донесся, нет, скорее, докатился до нас, коротко дрогнули оконные стекла, словно дыхнул огромный зверь, обдав волной тяжкого воздуха.

— Обратите внимание на оптическую систему, — прошептал Холмс.

Лунный свет из окна собирался линзой в пучок и, преломленный призмой, падал на светящийся камень в серебряном зажиме.

— Вот он, рубин! Концентратор!

Луч, тонкий и яркий, уходил от камня в нишу стены и исчезал в шахте.

— Идемте вниз.

Дверь в нижнюю лабораторию оказалась открытой.

— Часовой механизм компенсирует движение луны, но все равно это рискованно, — Холмс почти бежал по крутым железным ступеням; я, как мог, поспевал за ним.

Нижняя лаборатория была освещена, но настолько слабо, что я едва видел силуэт моего друга.

— Осторожно, господа! — резкий голос молодого принца заставил меня вздрогнуть. — Не подходите к зеркалам!

Я наконец разглядел его. Принц стоял рядом, всего в трех шагах от входа.

— Вижу, мистер Холмс, вы стремитесь расставить точки над «i». Что ж, смотрите.

Луч из верхней лаборатории пронзал воздух, нисколько не рассеиваясь, не расходясь, и упирался во второй рубин, в центре пятиугольного пьедестала, где и исчезал. Зеркала светились едва заметно, пепельным светом темной стороны луны, зато над постаментом клубился туман, фосфоресцирующий, малиновый, искры костра, разложенного неведомо где.

Прошло, наверное, несколько минут. Туманное свечение начало нарастать, усиливаться, словно ветер раздувал тот самый костер. Теперь это было бурное, меняющее форму облачко. На миг оно вспыхнуло по-настоящему ярко.

— О, Господи! — принц отшатнулся, но свет начал меркнуть, быстро и неудержимо. До нас опять донесся раскат грома, по странной особенности архитектуры мы его не столько слышали, сколько чувствовали, ощущали почти осязаемо; и вместе с этим раскатом исчезла огненная струна, соединявшая рубины.