Черепаха Тарази

Нет более тяжкого состояния для человека, чем усталость! Гораздо лучше и приятнее ее — лень! Самая обыкновенная лень — и вот ей моя хвала…

Попробуйте-ка получить наслаждение, когда вы устали?! Вы падаете обессиленный на кровать, которая покажется узкой, уродливо-пугающей, как гроб. Вы ложитесь и так и эдак, подушку туда, где раньше были ноги, но сколько бы вы ни пытались обмануть свою усталость, она все равно напоминает о себе бессонницей, и вы так измучаетесь, что самое время появиться над вашим изголовьем палачу — и вы будете рады ему.

Но пока еще не пришел ваш палач, подумайте о великой пользе лени. Но как отдаться ей, как стать хотя бы на время лентяем?

Прежде всего вы выбрасываете к черту свою кровать-гроб как нечто напоминающее вам о бессоннице (как видите, не во всяком гробу можно заснуть навечно, есть и такие, в которых можно вечно пребывать в бессоннице), а одеяло стелете Hafioji и ложитесь.

В первые минуты вам все может показаться неудобным. Как и на кровати тело ваше принимает неестественную позу, голова лежит сбоку, как будто она оторвана вашим палачом и положена для приличия рядом с вашим телом; там, где должна лежать ваша правая рука, вы нащупываете свою ногу или — еще хуже — свою левую, тощую ягодицу, но не пугайтесь, наберитесь терпения. Просто лень, прежде чем одарить вас своими прелестями, захочет немного вас помучить, ну прямо как женщина, которую вы добиваетесь…

Но и лень, как и всякая разумная женщина, знает предел — иначе вы можете просто еще больше утомиться. И вот в тот самый момент, когда лень скажет себе: „Хватит жеманничать!“ — она и начнет незаметно вас обволакивать, принимая в свои объятия.

Это приятное чувство освобождения вы ощутите сначала на своей правой ноге, которая оказывается чуть длиннее левой. Что-то легкое, трепещущее, как дуновение ветерка, пробежит по вашим суставам и оживит пальцы вашей ноги. Ранее скрюченные, как когти хищной птицы, они начнут выпрямляться, мешая друг другу: толстый — четвертому, четвертый — мизинцу и так далее, и так до тех пор, пока не почувствуют себя они легко и на месте — двигаться не захотят. А вы и не двигайтесь, иначе лень убежит от вас в самом начале…

Пальцы вашей ноги начнут передавать лень дальше — ступне, икре и так далее…

Но что это? В тот самый момент, когда лень незаметно подкралась к вашей ступне, вы вдруг чувствуете боль, как будто полоснули ножом. Вы, конечно, можете вскочить в панике, зажечь лампу и поискать рану или царапину, опустить ногу для облегчения в теплую ванну или посыпать ступню болеутоляющей травкой или черт знаем чем — это ваше законное право! Но лучше вспомните-ка, что вы сделали этой сейчас болящей правой ногой, когда были столь энергичны. Может, кому-нибудь наступили в суете на руку или отдавили хвост безобидной твари — вспомните… Впрочем, и вспоминать не важно, важно, что вы сделали нечто, чего не сделали бы в состоянии великой лени. Так что травка не поможет…

Но вот боль в ноге вскоре проходит, стоит только лени прогнать через болевой участок вашу энергию и пойти дальше к вашей левой ноге.

С левой ногой все проще. Ею вы никого не давили, она только помогала правой, то есть была соучастницей, — а тут не так, как на суде, — отвечает только основной виновник. А соучастник может отделаться лишь порицанием.

Так вот, левая нога, достойная лишь порицания, быстро поддается искушению лени и покоится, вытянувшись рядом с правой, и обе ноги как бы приросли к земле, и снова двигать ими одна лишь мука…

После минутного блаженства, когда лень пробирается, покинув ваши ноги, — выше, в сторону живота, вы вдруг вскрикиваете, как будто вас ужалили в ваше непристойное место на округлении живота и ног. Вы хотите вскочить — но вот оказия до слез смешная! — ноги приросли к земле, а туловище вместе с головой хочет носиться с проклятиями по комнате, — и получаются у вас какие-то странные, никогда ранее вами не пробованные движения, — сидя, посылаете ежесекундно кому-то поклоны, как мусульманин в сторону святой Мекки. Вам, должно, трудно вспомнить, отчего, едва стоило лени пробраться к вашему непристойному месту, у вас начались адские боли. И еще труднее объяснить символ вашей веры, то есть прочертить мысленную траекторию того места, куда вы усердно посылаете поклоны.

Я лишь могу догадываться. Глядя на соседний дом, я могу увидеть младенца в колыбели и подумать: „Ах вы, такой-сякой, уж не ваш ли он незаконнорожденный сын, которого вы зачали в момент эйфории“, — тем более что боль скрутила ваше непристойное место именно в ту самую секунду, когда младенец этот вскрикнул во сне от ужаса.

Но довольно, и эта боль прошла, и теперь ваше непристойное место вполне опять пристойно, оно покоится так безобидно, что и смотреть на него ничуть не зазорно, а даже эстетично, и непристойные места высечены на мраморных скульптурах и нарисованы на холстах христианских мастеров в момент их глубочайшей лени — а это уже скорее факт искусства, чем самой жизни.