Какая разница, если он хочет засунуть свои бактерии мне в рот? Целоваться приятно. Целоваться хорошо. Я хочу его поцеловать.
– Ты меня слушаешь? – спросил Дэвис.
– Что? Да.
– Я спросил, как ты?
– Хорошо. Если честно, прямо сейчас не очень, а в целом нормально.
– А почему сейчас не очень?
– Ты не мог бы сесть напротив?
– Конечно.
Он пересел, и мне полегчало. Правда, ненадолго.
– Я не могу, – сказала я.
– Не можешь что?
– Делать все это. Не могу, Дэвис. И не знаю, смогу ли когда-нибудь. Я понимаю, ты ждешь, что мне станет лучше, и я очень благодарна тебе за эсэмэс и все остальное. Это… это невероятно мило с твоей стороны, но, возможно, «лучше» для меня – вот так.
– Ты мне и такой нравишься.
– Нет, не нравлюсь. Ты хочешь целоваться, сидеть с одной стороны стола, делать все, что делают нормальные пары. Конечно же, хочешь.
Он долго молчал.
– А может, я просто тебя не привлекаю?
– Дело не в этом.
– А может быть, как раз в этом.
– Нет. Дело не в том, что я не хочу тебя целовать или что я вообще не люблю целоваться. Я… мой мозг говорит, что поцелуи – одна из многих вещей, которые, типа, меня убьют. На самом деле убьют. Но речь даже не о смерти. Вот смотри, если бы я знала, что умираю, и поцеловала тебя на прощание, моя последняя мысль была бы не о том, что я покидаю наш мир. Я бы подумала о восьмидесяти миллионах микробов, которыми мы только что обменялись. Я знаю, что от одного прикосновения не заражусь. Наверное. Господи, я так этого боюсь, что не могу произнести слово «точно». Не называю напрямую, а только говорю – «это». Я просто не в силах.
Мои слова его ранили. Я видела, как он заморгал. Дэвис не мог меня понять. И я его не винила. Что толку? Я – запутанная история с дырками в сюжете.
– Ты меня пугаешь. – Я лишь кивнула в ответ. – Но тебе уже лучше?
Все хотели услышать от меня такую сказку: я иду из тьмы к свету, от слабости к силе, я была сломанной, но скоро стану целой. Мне тоже этого хотелось.
– Наверное, да, – сказала я. – Если честно, я сейчас очень хрупкая. Словно меня склеили скотчем.
– Я знаю, каково это.
– А у тебя как дела? – спросила я. Дэвис пожал плечами. – Как Ноа?
– Так себе.
– А если подробнее?
– Он очень грустит из-за отца. Ноа теперь словно два разных человека. Один – маленький шалопай, который пьет водку и возглавляет банду «плохих парней» из восьмого класса. А другой – ребенок, который иногда ночью забирается ко мне в кровать и плачет. Я почти уверен: он думает, если вляпается в серьезные неприятности, папа вынужден будет к нам вернуться.
– Ему очень плохо.
– Да, понятно. Как и всем нам. Но… Я не очень хочу говорить о своей жизни.
Мне пришло в голову, что Дэвису, возможно, нравилась во мне та самая черта, которая раздражала Дейзи, – что я не пристаю с вопросами. Все вокруг постоянно совали нос в жизнь юного миллиардера, а я слишком погружалась в себя и не допрашивала его.
Разговор не клеился. Мы начали общаться, как люди, которые были когда-то близки, – узнавали, что происходит в жизни другого, а не жили одной жизнью на двоих. Когда Дэвис оплатил счет, я уже понимала – того, что связывало нас, больше нет.
И все же, как только я вернулась домой и залезла под одеяло, я написала ему:
Я:
Он:
Я печатала и стирала, печатала и стирала. Так и не закончила ему отвечать.
На следующий день в школьной столовой, как раз когда я направлялась к нашему месту, меня перехватила Дейзи.
– Холмси, надо поговорить наедине.
Она усадила меня за почти свободный стол к девятиклассникам.
– Ты снова рассталась с Майклом?
– Конечно, нет. Магия в том, что Просто Друзья не могут расстаться. Кажется, я нашла ключ к тайне вселенной. Но речь не об этом. Нас ждет приключение.
– Нас?
– Как считаешь, ты достаточно выздоровела, чтобы спуститься в подземелья на партизанское арт-шоу?
– Куда-куда?
– Помнишь, я подала Майклу идею сделать коллаж из лиц оправданных узников?
– Вообще-то, идея, в основном, принадлежала ему…