Черепаший вальс

Она подчинилась. Он отвернулся, чтобы не видеть, как она раздевается.

Она скользнула в кровать.

— У вас белая рубашка?

— Да, учитель.

Он подошел к кровати и погладил ее по голове.

— Теперь спите!

Ирис закрыла глаза. Услышала, как за ним хлопнула дверь. Как в двери повернулся ключ.

Она стала узницей. Узницей любви.

Два раза в день Жозефина звонила мсье Фове и разговаривала с мадам Фове. Она настаивала, говорила, что с каждым порывом ветра из крыши вылетает еще несколько черепиц, что это опасно, что дом отсыреет, что скоро мобильник разрядится, и она больше не сможет звонить. Мадам Фове говорила: «Да, да, муж зайдет…» — и бросала трубку.

Дождь шел и шел. Даже Дю Геклен уже отказывался вылезать на улицу. Он выходил на разоренную террасу, нюхал морской ветер, поднимал лапу на груду разбитых глиняных горшков и, пыхтя, возвращался в комнату. Погода была такая, что и впрямь хороший хозяин собаку из дома не выпустит.

Жозефина ночевала в гостиной. Принимала холодный душ, потихоньку опустошала содержимое морозилки. Ела все сорта мороженого, «Бен и Джерри», «Хааген Даз», шоколадное с шоколадной крошкой, пралине со сливками. Наплевать, что потолстеет. Он все равно не приедет. Она смотрела на свое отражение в ложке, надувала щеки, чтобы быть похожей на миску со взбитыми сливками, снова вся перемазывалась шоколадом… Дю Геклен облизывал крышки. Он с обожанием смотрел на нее и извивался всем телом в ожидании новой крышки. У тебя есть невеста, Дю Геклен? Ты с ней разговариваешь или просто покрываешь без затей? Чувства, знаешь ли, утомляют! Гораздо проще наслаждаться едой, пичкать себя жирным и сладким. У рыцаря Дю Геклена никогда не было этих проблем, он никогда не был влюблен, он волочился за всеми девушками сразу и плодил бастардов, которые, едва народившись, отправлялись на войну вместе с отцом. Он только на это и годился. Разрабатывать стратегии, выигрывать битвы. С пятьюдесятью оборванцами он разбил целое войско англичан, пятьсот человек с оружием и катапультами. Переоделся в старушку с вязанкой дров за спиной. Ты представляешь! На старушку никто не обратил внимания, а когда Дю Геклен пробрался в город, он выхватил шпагу и принялся насаживать на нее захваченных врасплох врагов. В мирное время он скучал. Женился на умной, ученой женщине, она была старше него и увлекалась астрологией. Накануне каждой битвы составляла для него предсказание. И никогда не ошибалась! У мужчин отняли войну, вот они и забыли, кто они такие. В мирное время Дю Геклен скучал и делал всякие глупости. Единственная проблема мороженого со сливками, мой милый Дю Геклен, — после него слегка тошнит и хочется прилечь, но в животе такая тяжесть, что даже уснуть не удается, ты крутишься и булькаешь, как бутылка с молоком, а сон куда-то уходит.

Телефон мелодично звякнул. Эсэмэска. Она открыла. Лука!

«Вы знаете, Жозефина, вы все знаете, правда?»

Она не ответила. Я знаю, но мне плевать. Я с Дю Гекленом, в надежном укрытии, под крышей, повисшей клочьями, под мохеровым розовым пледом, который щекочет мне нос.

— Беда лишь в том, милый мой, что я разговариваю со своей собакой. Это ненормально. Я очень, очень тебя люблю, но ты не заменишь мне Филиппа.

Дю Геклен заскулил, словно его это и правда огорчило.

Телефон звякнул опять. Новое эсэмэс от Луки.

«Почему не отвечаете?»

Жозефина и не ответит. Скоро батарея сядет, не хочется тратить последние капли на Луку Джамбелли. Вернее, на Витторио.

Она нашла на книжной полке старое издание «Кузины Бетти»[141], открыла, вдохнула ее запах. Книга пахла смесью ладана и заплесневевшей бумаги. Она будет читать «Кузину Бетти» ночью при свете свечи. Вслух. Залезла под одеяло, поставила поближе свечку, красивую красную свечку, которая горела без потеков, и начала:

«В середине июля месяца 1838 года по Университетской улице проезжал экипаж, так называемый милорд, с недавнего времени появившийся на парижских извозчичьих биржах; в экипаже восседал господин средних лет в мундире капитана национальной гвардии. Парижан принято считать людьми умными, но все же некоторые из них думают, что военная форма им несомненно более к лицу, нежели штатское платье, и, приписывая женщинам весьма непритязательные вкусы, они надеются произвести выгодное впечатление мохнатой шапкой и золотыми галунами…»[142]

Ты видишь, Дю Геклен, в этом особое мастерство Бальзака, он описывает нам одежду человека, а мы проникаем в его душу! Деталь, деталь прежде всего! Но детали в один день не соберешь, на них нужно тратить время, терять его, транжирить, чтобы поставить в нужное место слово, образ, мысль. Сейчас никто не пишет, как Бальзак, потому что никто не хочет терять время. Сейчас пишут: «хорошо пахло», «стояла хорошая погода», «было холодно», «он был хорошо одет», не выискивая словечки, сидящие как перчатка и показывающие наглядно и точно, что погода хорошая, запах чудесный, а человек нарядный.