Черепаший вальс

— Я так счастлива, Ширли, так счастлива! Даже если мое великое счастье длилось десять с половиной минут. Не у всех наберется в жизни десять с половиной минут настоящего счастья!

— Счастливчики! Покажи хоть одного, чтоб я знала, от кого держаться подальше.

— А я богачка, у меня есть десять с половиной минут величайшего счастья в жизни! Я буду крутить и крутить в голове мой фильм про поцелуй, и мне ничего больше не надо. Буду перематывать, ставить на паузу, смотреть в замедленном режиме, снова отматывать назад…

— Будет чем заняться по вечерам! — фыркнула Ширли.

Жозефина прислонилась к плите и замечталась, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкала свою грезу. Ширли встряхнула ее:

— Может, попразднуем немножко? Там нас уже хватились небось.

В гостиной все сидели и ждали Зоэ.

Гортензия листала собрание сочинений Оскара Уайльда и зачитывала вслух отдельные места. Гэри раздувал огонь в камине. Александр с неодобрительным видом нюхал подаренные отцу сигары.

— «Слезы — убежище для дурнушек, но гибель для хорошеньких женщин», — процитировала Гортензия.

— Very thoughtful indeed![43] — заметил Гэри.

— «Женщины бывают только двух родов: некрасивые и накрашенные».

— Он забыл еще богатых телок! — хохотнул Гэри.

— «Нынешние молодые люди воображают, что деньги — это все. А с годами они в этом убеждаются».

Гэри насмешливо посмотрел на Гортензию:

— Неплохо. Как раз для тебя.

Она сделала вид, что не слышала, и продолжала:

— «В жизни возможны только две трагедии: первая — не получить того, о чем мечтаешь, вторая — получить…»

— Неправда! — воскликнул Филипп.

— Истинная правда! — ответила Ширли. — Мечта хороша, пока не осуществится. Она живет лишь на расстоянии.

— А моя мечта совсем рядом, — прошептал Филипп.

Жозефина и Филипп сидели на диванчике у огня. Он незаметно, за спиной, взял ее за руку. Она густо покраснела и взглядом умоляла отпустить ее, но не тут-то было. Он нежно ласкал ладонь, поворачивал, поглаживал между пальцами. Жозефина не могла отнять руку так, чтобы не дернуться и не привлечь к ним обоим всеобщего внимания. Оставалось только сидеть неподвижно, с пылающей рукой в его руке; она слушала, не слыша, цитаты из Оскара Уайльда и пыталась смеяться, когда смеются другие, но каждый раз слегка запаздывала, что в конце концов не осталось незамеченным.

— Мам, ты наклюкалась, что ли? — воскликнула Гортензия.

Именно в этот момент Зоэ вошла в комнату и торжественно объявила:

— Все по местам! И я гашу свет…

Все направились к столу, ища свои имена на карточках, разложенных у тарелок. Расселись. Развернули салфетки. И повернулись к Зоэ, наблюдавшей за ними, держа руки за спиной.

— А теперь все закрывают глаза и чур не подглядывать!

Все подчинились. Гортензия пыталась подсмотреть, что там делается, но Зоэ потушила свет, и она различила лишь что-то твердое и прямоугольное, что Зоэ волокла к столу. Что еще за фигня? Небось какой-то старый маразматик, который в придачу не держится на ногах? Приперла нам древние кости в виде почетного гостя. Хорош сюрпризец! Наблюет на нас, будет рыгать и пукать. Придется вызывать «скорую», пожарных… Счастливого всем Рождества!

— Гортензия! Ты жухаешь! Закрой глаза сейчас же!

Она подчинилась, но навострила уши. Человек волочился по полу и шуршал, как бумага. У него еще и обуви нет, ноги обернуты газетами! Бомж! Она притащила к нам бомжа! Гортензия зажала нос. Нищие воняют. Приоткрыла одну ноздрю, пытаясь уловить мерзкий смрад, но не унюхала ничего подозрительного. Наверное, Зоэ заставила его принять душ, потому и задержалась. Потом ноздри защекотал легкий запах свежего клея. Да еще это шуршание во тьме — словно кошка трется о мебель. Она безнадежно вздохнула и приготовилась ждать.