Черепаший вальс

Да, ее Марсель, прямо скажем, не Аполлон. Честно говоря, поначалу ее больше привлекала его кубышка, чем обаяние, но вскоре, узнав его поближе, она была поражена его жизненной силой, щедростью, благородством и стала его штатной любовницей, а потом и женщиной его жизни, матерью его ребенка.

— Да я особо не разглядывала, купила сразу весь набор!

— Ну да, про уродов всегда говорят, что в них море обаяния! Но мне плевать, сегодня я великий мамамуши[53].

— Ты даже сексапильней, чем сам великий мамамуши!

— Хватит, Конфетка, перестань меня возбуждать! Посмотри на мои трусы! Он торчит, как мачта корабля в бурю! Если мы опять начнем, быстро не закончим!

Его аппетит в постели ничуть не ослаб. Этот человек был создан, чтобы есть, пить, смеяться, наслаждаться, сворачивать горы, сажать баобабы, обуздывать громы и оседлывать молнии. А гадюка Анриетта хотела сделать из него комнатную собачку! Она порой снилась Жозиане. И что эта дрянь забыла в моих снах, а?

— Есть какие-нибудь новости от Зубочистки? — осторожно поинтересовалась она.

— По-прежнему не хочет разводиться. Ставит запредельные условия, но я так просто не сдамся! А ты чего о ней вспомнила, чтоб я охолонул, да?

— Я о ней вспомнила, потому что она является мне по ночам!

— Вот почему ты последнее время какая-то расстроенная…

— Мне так грустно, я как одинокий чулок на бельевой веревке. Ничего не хочется…

— Даже меня?

— Даже тебя, мой волчище.

Корабль в один миг лишился мачты.

— Ты серьезно?

— Я еле ноги таскаю, аппетита нет, почти не ем…

— Совсем беда!

— Спина болит. Как будто в меня ножи втыкают.

— Это ишиас. Наверное, нерв защемило во время беременности.

— Хочется только одного: сесть и плакать, плакать… Даже до Младшего дела нет.

— То-то он все морщится… Нахохленный такой.

— Скучно ему, наверное. Раньше я его успокаивала, утешала. Делала ему козу и сороку-ворону, устраивала родео на диване, плясала для него канкан…

— А теперь совсем скуксилась. К врачу не ходила?

— Нет.

— А к мадам Сюзанне?

— Тем более.

Марсель Гробз встревожился. Плохи дела, если она не хочет посоветоваться даже с мадам Сюзанной. Мадам Сюзанна предсказала подписание контракта с китайцами, переезд в большую квартиру, рождение Младшего, победу над Анриеттой и даже смерть родственника в зубастой пасти чудовища. Мадам Сюзанна закрывала глаза и видела будущее. Глаза лгут, утверждала она, внутреннее зрение гораздо важнее. Она никогда не ошибалась и если ничего не видела, так и говорила. И никогда не брала денег за пророчества, чтобы сохранить свой дар.

На жизнь она зарабатывала педикюром. Стригла ногти на ногах, снимала кусачками омертвевшую кожу, убирала заусенцы, проверяла работу внутренних органов, нажимая на нужные точки, и пока ее ловкие пальцы прощупывали фаланги и ступни, проникала в душу и читала Судьбу. Одним нажатием на свод стопы она добиралась до жизненно важных органов, и перед ней открывалась доброта или низость человека, чью ногу она держала в руках. Она распознавала белое свечение благородного сердца, угольную пыль лжеца, едкую желчь злодея, желтоватую язву ревнивца, льдисто-голубую расчетливость скупца, алый сгусток сладострастника. Склоняясь над клиновидными костями, она видела душу насквозь и прозревала будущее. Ее пальцы сновали туда-сюда, губы бормотали бессвязные фразы. Чтобы расслышать прорицание, приходилось напрягать слух. В особенно важных случаях она раскачивалась вправо и влево и, повышая голос, повторяла веления, которые нашептывал ей голос свыше. Так Жозиана узнала, что у нее будет сын, «статный мальчик, голова — как огонь, каждое слово на вес золота, ума палата, а руки горы свернут. И спорить с ним не след, ибо еще в пеленках он явит себя мужчиной».

А бывало и так, что, собрав свои щипчики, пилки и пинцеты, масла и лаки, она остановится на пороге и скажет: «Вряд ли я еще вернусь, душа у вас уж больно гнусная, воняет серой и гнилью, туда и навозный жук не проберется». Расслабленный, ублаженный клиент возражал с кушетки, что он чист и невинен, как ребенок. «И не спорьте, — отвечала мадам Сюзанна. — Вот раскаетесь, исправитесь, тогда я, может, загляну, помну ваши пятки».

Мадам Сюзанна со своим чемоданчиком и острым личиком вещуньи появлялась у них раз в месяц. Иногда Марсель, совершив какой-нибудь подвох или финансовую махинацию, пытался не подпустить ясновидящую к своей стопе: больше всего он боялся утратить ее уважение. Тогда мадам Сюзанна говорила, что в безжалостном мире бизнеса иногда приходится бороться с конкурентами их же методами, и если не обижать тех, кто слабее тебя, то плутовство простится.

— Меня как выпотрошили, — продолжала Жозиана. — Я как будто не в себе, как будто раздвоилась. Ты видишь меня, но это не я.

Марсель Гробз недоверчиво слушал. Никогда Конфетка не говорила ничего подобного.

— Может быть, у тебя депрессия?

— Все может быть. Только этой хвори у меня сроду не было. В наших краях она не водилась.

Он задумался. Положил руку на лоб Жозианы и покачал головой. Температуры не было.

— Может, у тебя легкая анемия? Ты сдавала анализы?

Жозиана сморщила нос.

— Ну тогда начнем с них…