Черепаший вальс

Ничего она не сказала и потом, отдавая сестре почту. В почте было письмо от Антуана. Присланное из Лиона. Зоэ показала письмо матери. Опять тот же текст, поживаю неплохо, восстанавливаю здоровье, думаю о моих маленьких любимых девочках, вскоре вас увижу, работаю как вол, все для вас. «Он приближается, мам, он в Лионе!» — «Да, но в письме он об этом даже не говорит». — «Наверное, хочет сделать нам сюрприз». Значит, он уехал из Парижа. Я должна проверить свои баллы на карточке «Интермарше» и уж на этот раз поинтересоваться, какие были сделаны покупки.

Четыре дня в одиночестве! Инкогнито! Через три часа она ступит на перрон вокзала Сент-Панкрас. Три часа! В двенадцатом веке понадобилось бы три дня, чтобы пересечь Ла-Манш на корабле. Три дня, чтобы доехать до Авиньона верхом, если мчаться во весь опор, останавливаясь лишь затем, чтобы сменить коня. В противном случае дорога занимала десять дней. Все идет так быстро, у меня кружится голова. Иногда ей хотелось остановить время, закричать караул, спрятаться в свою скорлупу.

Жозефина никого не предупредила о своем приезде. Ни Гортензию, ни Ширли, ни Филиппа. По совету своего английского издателя она сняла комнату в прелестном отеле в Холланд-парке, в одном из кварталов Кенсингтона. Она ехала навстречу приключениям.

Одна, одна, одна, — пели колеса. Покой, покой, покой, — отвечала она им в такт. Англия, Англия, Англия, — пели колеса. Франция, Франция, Франция, — скандировала Жозефина, пролетая поля и леса, которые так часто топтала английская армия во время Столетней войны. Англичане спокойно мотались из страны в страну. Они чувствовали себя во Франции как дома. Эдуард III разговаривал только по-французски. Королевские письма с указами, переписка королев, религиозные трактаты, разговоры аристократии, судебные акты, завещания — все было на французском или на латыни. Генри Гросмонт, герцог Ланкастерский, английский противник Дю Геклена, написал книгу на французском! И когда Дю Геклен общался с ним, он не нуждался в переводчике. Понятие Родины не было так значимо. Люди принадлежали определенному сеньору в определенной области. Дрались за то, чтобы соблюдались права сеньора, но смеялись над теми, кто носил цвета короля Франции и Англии, и некоторые солдаты переходили с одной службы на другую — лишь бы побольше платили. А вот Дю Геклен всю жизнь оставался верен французскому королевству, и никакие сундуки с золотом не заставили бы его стать изменником.

— За что ты ненавидишь меня, Жозефина? — спросила мать в тот вечер.

Она сняла свою огромную шляпу — а похоже было, что сняла парик. Жозефина не могла смотреть на нее: старуха напоминала синеватую грушу. Ирис еще не вернулась из магазина.

— Но я тебя вовсе не ненавижу.

— Ненавидишь…

— Нет, нет… — пробормотала Жозефина.

— Ты не видела меня почти три года. Ты считаешь, это нормально для дочери?

— А у нас никогда и не было нормальных отношений…

— По чьей вине? — бросила Анриетта, поджав губы: они сложились в жесткую, узкую складку.

Жозефина грустно покачала головой:

— Ты хочешь сказать, что я в этом виновата? Так?

— Я пожертвовала всем ради вас с Ирис, и вот благодарность!

— Я слышу это всю свою жизнь…

— Потому что это правда!

— Есть еще другая правда, о которой мы никогда не говорили…

Недоговоренность хуже всего, сказала себе в этот вечер Жозефина, глядя в обвиняющее лицо матери. Нельзя терпеть и молчать всю жизнь, рано или поздно наступает момент, когда истина настигает нас и заставляет повернуться к ней лицом. Я всегда оттягивала это объяснение с матерью. Жизнь сама велела мне высказаться, подстроив этот разговор наедине.

— Было одно событие в нашей жизни, о котором мы никогда не говорили… Ужасное воспоминание, которое всплыло у меня в голове не так давно и которое все прояснило…

Анриетта резко выпрямилась, передернувшись.

— Сводишь счеты?

— Я не хочу ссориться, это гораздо серьезнее.

— Не представляю, на что ты намекаешь…

— Я могу тебе напомнить, если хочешь…

Анриетта с высокомерным видом проронила:

— Ну давай, если тебе нравится меня чернить…

— Я не черню тебя. Я изложу факты, просто факты, но они объяснят эту… — она запнулась в поисках нужного слова, — эту сдержанность с моей стороны. Потребность держать дистанцию. Ты по-прежнему не представляешь, о чем я хочу рассказать?

Анриетта не помнила. Забыла. Для нее этот эпизод был так неважен, что она стерла его из памяти.

— Не представляю, чем могла тебя так уж ранить.

— Ты не помнишь тот день, когда мы все отправились купаться в Ланды, Ирис, ты и я? Папа остался на берегу…

— Он не умел плавать, бедолага!

— Мы уплыли втроем — далеко-далеко. Поднялся ветер, море разволновалось, берега уже не было видно. Мы с Ирис захлебывались, ты, как обычно, рассекала волны… Ты была очень хорошей пловчихой…

— Прекрасной, великолепной пловчихой! Чемпионкой по синхронному плаванию…

— В какой-то момент мы поняли, что попали в беду, и решили вернуться, я прицепилась к тебе, чтобы ты взяла меня на спину, но ты отбросила меня и предпочла спасти Ирис.

— Я не помню.