Через бури

— Белорецк, Подлипки! Wunderbar! Это рай по сравнению с Орскими степями. И Болшево рядом. Купание в Клязьме. Помнишь, как ты спас утопающую девушку, которую кавалеры бросили посередине реки. Она тебя не узнала на берегу. Я радовалась. Привязалась бы еще из благодарности. А сколько связано с этим роялем! Сколько мы с тобой пели. Ты поешь?

— Признаться, нет. Но пишу концерт для фортепьяно с оркестром. Занимаюсь композицией с профессором Московской консерватории Дубовским. Вместо оркестра взял на прокат пианино. Если тебя заинтересует, мы могли бы исполнять партитуру на двух роялях.

— Как интересно! А не тесно от двух инструментов?

— Мне дали прекрасную трехкомнатную квартиру. Ее занимал один эвакуированный специалист. Сейчас проводят политику задерживания переброшенных на восток предприятий. Идет вынужденное освоение Сибири.

— Какая ужасная бесчеловечная политика, — произнесла ядовито Инна…

— Но почему? Без возникшей на востоке промышленности у нас не было бы шансов выиграть войну против Гитлера. Он уже надломлен в Сталинградской битве, но побежден будет, когда сойдутся в решающем бою на суше две стальные армады Запада и Востока.

— Да не о машинах, танках и пушках я говорю, а о насильственном переселении народов, тех же немцев Поволжья. Мирных советских людей русской культуры, среди которых я родилась и росла. Их всех, без разбора, включая республиканских и партийных руководителей, загоняли, как скот, в теплушки, даже без нар, и увозили население целой республики в Сибирь. И только из-за преступления нескольких людей, приютивших под угрозой оружия лженемецких парашютистов, якобы заброшенных к нам в тыл. Это была злонамеренная провокация, направленная против мирных людей, детей, женщин и стариков. Все мужчины, наравне с русскими, дрались за советскую землю, за свою республику Поволжских немцев. Наши родственники, былые соседи и знакомые рассеялись по сибирским степям, попадали они и к нам в Оренбургские и Орские степи, и я знаю все из первых уст. Вот о какой бесчеловечной политике я говорю.

Саше нечего было ответить, разве что добавить к немцам Поволжья другие народности. Одни из них стадали лишь за то, что кто-то из их соплеменников подарил Гитлеру коня. Другие выселялись просто из-за подозрения Сталина. Разбрасывали их всех по подвластной ему одной шестой части суши. Саша хотел изменить тему разговора, но Инна продолжала:

— Помнишь Анну Эмих? Она жила у папы с мамой в Подлипках, потом некоторое время у нас. Так ее нашли и выслали в Казахстан. А у нее сын от брата моего Бори. Из двух ее братьев один как-то вывернулся, а другой поехал в телячьем вагоне.

— Я поворачиваю налево, на нашу улицу — Воровского, бывшую Поварскую. Предлагаю вам выбрать дом, где вам хотелось бы жить. Угадавшему — приз.

— Я, я угадаю! — обрадовался Олежек.

— Глупости. Угадать невозможно, — заявила Инна.

— А что это за дом в глубине сада? — интересовался мальчик.

— А ты читал «Войну и мир» Толстого?

— Конечно, — с гордостью ответил Олежек, правда ешс не всю.

— Так вот, Лев Николаевич описал этот дом, как московское жилище графов Ростовых. И в этом дворе вокруг садика, в романе, стоял обоз с вещами и мебелью Ростовых.

— И Наташа все выбросилa, чтобы освободить место для раненных в Бородинском сражении. Во, девка была! — увлеченно пересказывал Олежек.

— Не девка, а графинюшка. А девки у нее в услужении были, — назидательно поправила мать.

— А теперь здесь Союз писателей СССР.

— А ты все еще не вступил в него? — спросила Инна.

— Не до того теперь. Да и не могу я военным корреспондентом стать. На мне институт, батальон и фронтовые испытания. Вот после Победы. Кстати, я так назвал свои концерт.

— Услышим.

— А соседний дом красивее, — нашел нужным вмешаться Олежек.

— Это клуб писателей, где я попал в неловкое положение, оказавшись в ресторане без денег и с порванным коленом на военных брюках, а на столе заказанные дамой блюда.

— Где ж ты провел ночь в драных штанах? В милиции или… у нее? — опять съехидничала жена.

Год назад Агния Александровна, ровесница матери Званцева, позвонила ему в кабинет главного инженера института, представилась женой советского посла в Англии Майского. Попросила от его имени конфиденциальной встречи с ней в клубе писателей и предложила выслать за ним машину.

В полном недоумении он пообещал сам заехать за ней и проявил себя глупейшим образом, не подумав о последствиях своего шага.

Будучи командиром батальона при институте, он был на казенном довольствии, нигде не бывал, жил один без семьи, еще не вернувшейся из эвакуации, ходил всегда в военной форме. А утром порвал в цехе колено. Его ординарец Ваня Смирнов (вместо секретарши) в штопке понимал не больше своего военинженера, а тот и забыл об этом. У Званцева не было трат, и он не имел при себе денег. Беда, что осознал он все это, подвозя свою шикарную даму к вычурному подъезду особняка клуба писателей на Поварской.