Через годы и расстояния (история одной семьи)

Даже позднее, в 1948 году Сталин говорил югославским руководителям Карделю и Джиласу, что восстание в Греции должно быть прекращено, причем как можно скорее. А Черчилль впоследствии подчеркивал, что Сталин строго и добросовестно придерживался октябрьского соглашения, и в течение многих недель боев с коммунистами на улицах Афин ни в «Правде», ни в «Известиях» не появилось ни одного упрека в адрес Великобритании.

Что касается Восточной Европы, то есть основания утверждать, что примерно до 1947 года основная линия поведения Советского Союза в отношении государств этого региона сводилась к тому, чтобы иметь там дружественные правительства, но не обязательно коммунистические режимы по образу и подобию СССР. Имеется ряд свидетельств этому.

В рассекреченных архивах компартии Чехословакии есть, например, документ, согласно которому руководитель этой партии Клемент Готвальд информировал Центральный Комитет в октябре 1946 года: «Тов. Сталин сказал мне, что опыт показал и классики марксизма-ленинизма учат нас, что путь через Советы и диктатуру пролетариата — это не единственный путь развития». Показательно, что Эдуард Бенеш, политик западной ориентации, оставался президентом Чехословакии вплоть до 1948 года. В свою очередь, болгарский руководитель Георгий Димитров подчеркивал, что его страна «не станет советской республикой». А польский — Владислав Гомулка заявил в официозном журнале, что «диктатура рабочего класса, а тем более одной партии не будет ни полезной, ни необходимой».

На выборах в Венгрии в 1945 году Партия мелких сельских хозяев получила 57% голосов, а Объединенный фронт коммунистов и социал-демократов — только 34%. Корреспондент газеты «Нью-Йорк тайме» писал тогда из Будапешта, что на этих выборах было меньше жульничества, чем бывает на выборах в городе Нью-Йорке.

В Болгарии выборы также не принесли победы коммунистам.

Историки и политики уже много лет ведут спор о том, кто несет ответственность за развязывание «холодной войны». Этот спор, вероятно, будет продолжаться еще не один десяток лет. Поскольку я пишу книгу воспоминаний, а не научный трактат, в мою задачу не входит вдаваться в этот спор. Скажу только, что по моим наблюдениям, начиная с 1947 года, когда по возвращении из Нью-Йорка я начал работать в секретариате министра иностранных дел, советская политика в отношении государств Восточной Европы стала заметно ужесточаться. Причем это зачастую делалось без учета специфических условий в той или иной стране, ее национальных традиций или настроений населения. К сожалению, советские руководители, и Сталин прежде всего, не знали, забыли или предпочитали игнорировать некоторые весьма актуальные высказывания тех, кого они называли классиками марксизма. Энгельс, например, писал: «Бесспорно во всяком случае следующее: победоносный пролетариат не может навязать какому-либо зарубежному государству способ быть счастливым, если он не хочет похоронить собственную победу».

В конечном итоге все это привело к тому, что Советский Союз получил на своей западной границе не дружественных соседей, а государства, постоянно стремившиеся ослабить свои связи со сверхдержавой на Востоке. Причины этого ужесточения советской политики остаются на сегодня недостаточно изученными. Несомненно, однако, что этот процесс начался и развивался параллельно с началом и обострением «холодной войны». И в связи с ней.

Мало изученным остается и вопрос о том, почему Советский Союз в течение всего периода «холодной войны» проводил совершенно иной курс в отношении Финляндии без каких-либо попыток превратить ее «страну народной демократии». В результате у Москвы сохранились вполне добрососедские, дружеские отношения с этой страной. Во всяком случае, там не возникли такие конфликтные ситуации, как в Польше, Венгрии или Чехословакии.

Если же попытаться определить более точный рубеж начала «холодной войны», то им, наверное, будет 17 марта 1947 года, когда президент США выступил в Конгрессе с речью, которая получила название доктрины Трумэна. Это была заявка на роль «мирового полицейского». Советское руководство восприняло эту доктрину как своего рода объявление «холодной войны», тем более если учесть, что она была обнародована накануне московской сессии Совета министров иностранных дел четырех держав.

Именно в это время мне было предложено работать в секретариате Молотова. В круг моих обязанностей входили переводческие функции, а также ряд временных или постоянных поручений. За Молотовым сохранились некоторые функции с прежней его работы по Совету Министров СССР в качестве одного из первых заместителей Сталина. Поэтому у него было два секретариата. Один из них базировался постоянно в Кремле, а другой, мидовский, работал как бы на колесах, передвигаясь из министерства в Кремль и обратно, в зависимости от местонахождения министра. Впрочем, министерский секретариат (как и кремлевский), не в пример нынешним временам, был сравнительно малочисленным — 5–6 дипломатов и 5–6 канцелярских работников.