Через край

Короче говоря, в начале марта я поселился на Бельведерской и мне сразу удалось с помощью знакомых найти приходящую домашнюю работницу, так что уже седьмого марта — это записано в моем дневнике — я смог сесть за письменный стол с тем особенным чувством радости, знакомым каждому писателю, который не ждет обманчивых минут вдохновения, а неотступно трудится, считая — и справедливо — безвозвратно потерянным каждый день, не принесший хотя бы одной страницы. Не скрою, что, несмотря на довольно плоские шутки моих собратьев по перу, мне по врожденной склонности и волевым качествам всегда нравился размеренный образ жизни. Я не курю, не пью, не склонен к мотовству, хотя и не скуп, работаю регулярно по восемь часов в сутки, сон у меня хороший, и я ни капельки не стыжусь, что не меняю ни любовниц, ни убеждений. Я постоянен в своих чувствах, на меня можно положиться и, вполне понятно, что и я в свою очередь расположен к таким людям и идеям, которые никогда не подведут. Сознаю, что набросанный здесь автопортрет не дает полного представления обо мне, но на сей раз не в нем суть, к тому же я уверен, что воображение проницательного читателя сможет дорисовать его в нужном направлении, я же смею заверить всех интересующихся моим творчеством и моей личностью, что, оставляя в автобиографии белые пятна, ни о чем значительном не умолчал, ничего не утаил. О своем болезненном отношении к шумам я все честно рассказал. Терпеть не могу скверную привычку выискивать что-то между строк. Я всегда стремился быть писателем однозначным и полагаю, что никогда не изменял этому принципу. О том, что произошло из-за моего недуга, я также расскажу прямо и недвусмысленно. Я не могу отвечать за людей с дурными намерениями и больным воображением. Мир на самом деле однозначен, стол есть стол, земля есть земля, и — чтобы поставить точку над «и»— любой шум, увы, всего лишь шум, с некоторых пор по неведомой мне причине вызывающий у меня болезненную реакцию.

Окна моей новой квартиры выходят во двор, который в недалеком будущем, как меня заверили в домоуправлении, будет превращен в образцовый двор-сад, но сейчас это грязный, весь изрытый участок, кое-где поросший травой, со множеством следов недавней стройки. Примерно в трехстах метрах от моего корпуса проектируется сооружение показательного детского сада, а пока там небольшая глинистая площадка.

Я живу на первом этаже. Перед самым окном комнаты, где я работаю, растет прямо-таки чудом уцелевший молоденький каштан; когда среди зимы я смотрю на его одинокий силуэт, меня охватывает трепет — здесь, совсем рядом, всего лишь на расстоянии вытянутой руки появится с приходом весны свежая зелень молодых клейких листочков. Я люблю красоту природы, но в разумных пределах. Когда я впервые увидел этот каштан, то обрадовался ему еще по одной причине. Переезжая на новую квартиру, я больше всего боялся, как бы она не оказалась шумной. Соседство молодого деревца — как бы гарантия того, что здесь будет совсем тихо. И действительно, поначалу все вроде бы оправдывало мои ни на чем не основанные надежды. Шум с Бельведерской доходил сюда приглушенным и, наверное, из-за моего ослабевшего слуха скорее напоминал отдаленный шум моря, чем уличный грохот. И само здание было построено добротно, так что жизнь ближайших соседей не терзала. мои барабанные перепонки. После двух месяцев, проведенных в больнице, и неудобств, связанных с переездом, я быстро приходил в себя и обретал рабочую форму. Ничто извне не возмущало мои — выражаясь высоким стилем — внутренние голоса, я жил спокойно, и они спокойно жили во мне.