Через мост и дальше

Перед тем, как я ушел, мы страшно поругались с Ирой. Она была очень грустной, ей было плохо, а я не мог сделать так, чтобы ей стало хорошо. Потому что тут просто нельзя было ничего сделать, только говорить слова, которые я уже не мог говорить. Она меня упрекала, что я такой тупой и бесполезный, потом упрекала в беспомощности и отсутствии минимальных представлений о жизни, а я не хотел отвечать на ее упреки своими, и просто со всем соглашался. Ну, и больно ей было, что уж тут, она пыталась, ругая меня, как-то эту боль уменьшить. Потом я спросил, будет ли она меня ждать – такой вопрос, наверное, задает каждый человек, оказавшийся в подобной ситуации. Она ответила, что, конечно же, будет, но подумав, добавила, что, раз я сейчас такой неприспособленный, то через два года армии стану только хуже. Сказала, что не хочет ездить ко мне на встречи, потому что эти встречи будут слишком тяжелы для нас обоих и после них не будет хорошо. Будет только в груди болеть и сложнее ходить. В итоге я, все-таки, разозлился, накричал на нее, что это все происходит только потому, что я жил ради нее все это время, что она виновата в том, что мне сейчас нужно уходить. Мне тоже ведь было больно, я боялся и надеялся на ее поддержку, а не получив ее старался облегчить свою совесть, обвинить ее в моих проблемах, хотя виноват в них был только я сам. Она на все это ответила, что мы расстаемся. Сказала, что мы увидимся через два года, и тогда станет понятно, что нам делать дальше. Я сказал, что в таком случае лучше не видеться вообще никогда и попросил, чтобы она ушла из моей квартиры. Мы были оба злые и беспросветно тупые. Она ушла. Я даже не жалел в тот момент. И больше я ее, собственно, никогда не видел. Но лучше от этого, разумеется, не было.

Мы шли по Рождественскому бульвару, он тоже был перекопан, как и половина центра Москвы этим летом. Там, где должны были быть газон или клумбы, были ямы и канавы, из которых торчали красные провода. Они высовывались из земли и хаотично расползались в разные стороны, насколько хватало длины. Мне казалось, что это змеи, которые ползают вокруг нас и пытаются нас укусить, хотят, чтобы мы поскорее умерли, и они смогли снова спрятаться в свои норы под землей. Особенно странно клубки этих проводов смотрелись рядом с поклонным крестом, как-то неестественно. Как будто крест сейчас уйдет под землю, и все мы попадем под иго. Иго красных змей и деревянных палет. Мой спутник докурил сигарету, выкинул ее в одну из канав и сразу же зажег вторую. Он опять замолчал, наверное, собирал свои мысли, чтобы они не расползлись в разные стороны как провода. Я решил инициировать дальнейший разговор:

– То есть, ты ушел в армию?

– Ага. Вот про что я говорить вообще не хочу, это про нее. Там было не очень. Ты служил?

– Нет, но у меня были сборы на месяц. Совсем не то, конечно, но примерно я представляю.

– Очень примерно, я думаю. Нет, там было не так плохо, как всем кажется, но в целом, конечно, не очень хорошо. В какой-то момент я понял, что можно организовать какую-то музыкальную самодеятельность, выступать на собраниях, посвященных разным праздникам, и тебя будут меньше трогать, но понял я это примерно через полгода. До этого было своеобразно, скажем так. Мне казалось, что я тупею с каждым часом, просто физически теряю части мозга. Ночью мне снилась Ира, каждую ночь, а утром я открывал глаза и не понимал, где я и что мне нужно делать. Там с этим было все просто, конечно, просто смотри на остальных и повторяй – я повторял, но на автомате, совершенно не думая. Выходило у меня, соответственно, плохо, за что я и попадал во всякие не очень приятные ситуации. В наряды там внеочередные, всякое такое. Но в следующий раз, когда я ложился и закрывал глаза, Ира снова возвращалась.

– И так все время что ли?

– Да, буквально. Ну, бывали, наверное, дни без этого, я уже не очень хорошо помню. Телефонами тогда пользоваться можно было очень немного, в те моменты, когда пользоваться было можно, я обычно даже не брал его в руки. Думал, что говорить со мной она не захочет, да и сам не знал, что можно ей сказать. Поэтому просто не звонил, даже не пытался.

– Я помню, на моих сборах я тосковал по своей несостоявшейся девушке – не знаю, почему, возможно, это именно так и работает все. Помню, мне в какой-то день приснился очень странный сон, как будто не из этого мира, ощущение после него было именно такое. Она в этом сне присутствовала, но скорее именно потому, что она постоянно присутствовала в моей голове, в самом сне ее не было. И ровно в тот момент, когда она могла бы там появиться, я услышал фразу “Рота подъем!”, произнесённую мерзким гнусавым голосом, и мне пришлось разлеплять глаза, вставать и идти на утреннее построение. В тот день я, кажется, так и не пришел в себя, но это был, пожалуй, единственный такой день – мне не очень часто снятся сны. Если бы они снились каждый день, я бы, наверное, не выдержал.