Через розовые очки

— Вы простите меня. В вопросах искусства я совершеннейший профан. Но тоже хочется понять, в чем смысл вашей художественной акции. Насколько я понимаю, Лев Леонидович вас спонсирует?

— Смысл нашей акции, — сказал Флор, уткнувшись взглядом во что‑то далекое на горизонте, настолько далекое, что и не разглядишь, — состоит в том, что мы хотим расширить границы искусства.

— А зачем их расширять‑то? Почему просто не рисовать пейзажи, а заниматься акциями? Или, например, Сидоров–Сикорский — он ведь, говорят, замечательный скульптор. Зачем ваять не из мрамора, а из соломы?

Видно уже не раз слышал Флор подобные дилетантские вопросы, и надоели ему до чертиков. Он сделал постное лицо, принял позу мыслителя (не абы какого, а Роденовского) и заговорил менторским тоном. Его ответ здорово смахивал на лекцию в сельском клубе, которая с таким же правом могла быть посвящена ящуру, микробам на Марсе или различным способам лечения алкоголизма.

— Вас интересуют прекрасное человеческое тело? Авангардная живопись уже давно отказалась от воплощения в своих работах красоты. Красивое лицо и тело отданы рекламе. Вы телевизор смотрите? Вот там и ищите красоту. Авангардисты давно разъяли человека на детали, и каждый фрагмент вопит от боли и дискомфорта. Это не мои мысли. Это цитаты мудрецов от современного искусства.

— Понимаю…

— Да ничего вы не понимаете, — прорычал он уже натуральным, донельзя раздраженным тоном. — Если вам мои слова нужны для отчета, то извольте: мы пытаемся вернуть красоту через лубок. Иными словами, сохраняя смысловое поле, хотим при этом использовать все достижения электроники, как‑то видео и компьютерной техники. Здесь в Верхнем Стане создается основа для будущих выставок в стиле, скажем, media‑art.

— Ладно, согласен. Я про искусство разговор затеял из одной только цели — подлизаться к вам. Художники люди тонкие, деликатные, занятые. А мне на самом деле надо восстановить картину события, и отнюдь не живописную, а подлинную.

Флор рассмеялся. Мы не описали Василия Даниловича, как‑то места не нашлось. Сейчас это сделать самое время. Возраст — перевалило за сорок, рост — средний, фигура неспортивная, но никакого тебе живота и лишнего жира. Никсов умел вызывать доверию у людей и знал об этом, но обычно это получалось не сразу, а после некоторой беседы. Он имел невыразительные глаза, неопределенного цвета слабые волосы, и нос чуть–чуть как бы и приплюснутый, и если всмотреться, то и кривоватый, но что удалось природе создать в его облике, который, прямо скажем, очень на любителя, так это губы. Хорошей формы был рот, такой, словно его резал сам древнегреческий Мирон или Пракситель. Изгибистые его губы создавали ощущение породы, нарядности. Как только Никсов начинал говорить, его рот словно гипнотизировал людей, и не хотелось перед ним хитрить, как‑то само собой тянуло на откровенность.

Флор тут же нарисовал план террасы в доме Левушки: стол большой прямоугольный дубовый — посередине, стол круглый с креслами — в углу террасы. Круглая столешница украсилась жестяным бочонком с пивом, для убедительности Флор даже кран пририсовал — наливай, не хочу. Рядом с бочонком выстроились в каре пивные бутылки. Командовал пивом Артур, он то и дело подходил к круглому столу, наполнял чьи‑то кружки. Терраса открытая, с короткой стороны — ступеньки в сад, по длинной стороне — дверь в дом. Лева сидел на торце стола лицом к выходу в сад, рядом с ним Инна. По длинной стороне стола сидели с одной стороны Сикорский с женой, а напротив — Флор, потом Харитонов и Светлана, все трое — спиной к темноте. Артур садился то рядом со Светланой, то с Раисой — женой Сикорского, а потом вообще за круглый стол пересел. Марья Ивановна все время ходила туда–сюда, в кухню и обратно. Какое‑то время ее вообще на террасе не было, а потом появилась с подносом.

— А Игнат где сидел?

— Игната не было.

— Почему? Его не позвали?

— Нет, Лева всех звал. Просто к Анне Васильевне опять из Калуги племянница приехала. По–моему, Игнат крутит с ней амуры.

— Амуры так амуры, — вздохнул Никсов, вглядываясь в план.

— Алиби будете выяснять? — не сдержав ехидства, поинтересовался Флор.

— Буду. Как все сидели на террасе, когда Марья Ивановна появилась с подносом?

— Наверное, так и сидели, как я описал. Помню, Артур уходил в сад курить, я вместе с ним вышел, посидели на ступеньках, посмотрели на звезды.

— И что?

— Опять вернулись на террасу. Спор был. Всем было интересно. Потом… не помню. Пиво в бочке кончилось, Артур выставил все бутылки на общий стол. Да, Сикорский вышел из‑за стола и ушел в дом. Насколько я понимаю, в туалет. Пиво на него всегда так действует.

— Вы не помните, когда именно прозвучал выстрел?

— Что‑то около двенадцати. Нет, позднее. Я когда за фельдшером приехал, он ворчал, везите раненого сюда, мол, не могу дежурство оставить, мол, надо же придумать такое — в два часа ночи к больному волочить, — Флор умолк, а потом спросил осторожно: — Вы кого‑нибудь подозреваете? Из нас?

— Почему — из вас? Здесь деревня. Каждый мог выстрелить.