Через соловьиный этаж

Деревни нам встречались все крупнее, и наконец мы остановились на ночлег в поселении, которое могло быть названо городом. Располагаясь на мощеной дороге, шедшей между Инуямой и побережьем, он изобиловал гостиницами и харчевнями. Мы все еще находились на территории клана Тоган, поэтому всюду красовались три дубовых листа, и я боялся выходить на улицу, хотя люди в гостинице, как мне показалось, знали господина Отори. Уважение, с которым его встречали, сопровождалось каким-то более глубоким чувством, некоей преданностью, которая должна держаться в секрете. Они и ко мне относились с симпатией, хоть я с ними и не разговаривал. Мое молчание мало волновало господина. Сам он был немногословным человеком, погруженным в собственные мысли. Время от времени я замечал, что он изучает меня будто бы с жалостью. В такие моменты он словно собирался что-то сказать, но лишь бормотал: «Не обращай внимания, ничего не поделаешь».

Слуги постоянно сплетничали, и мне нравилось слушать их. Огромный интерес у них вызвала женщина, приехавшая прошлой ночью и остановившаяся еще на один день. Она направлялась в Инуяму, очевидно, чтобы встретиться с самим господином Йодой. Женщину, конечно же, сопровождали слуги, но ни мужа, ни брата или отца с ней не следовало. Она была милой, доброй, вежливой ко всем, очень красивой, хоть и зрелой — не меньше тридцати, — но путешествовала одна! Невероятно! Повар утверждал, что она недавно овдовела и едет к сыну в столицу, но старшая горничная сказала, что это все глупости, женщина никогда не рожала и замужем не была; и тогда мальчик-конюх, с полным ртом, сообщил, что слышал от носильщиков паланкина, будто у нее два ребенка: мальчик, который умер, и девочка, попавшая в заложницы в Инуяме.

Горничные вздохнули и сказали, что даже богатство и благородное происхождение не спасут от судьбы, на что конюх ответил:

— По крайней мере, дочь жива, ведь они члены клана Маруямы, у которых наследство передается по женской линии.

Эта новость вызвала немалое изумление и возобновила любопытство к госпоже Маруяме, которая имеет право на свои земли, на то, чтобы владения передавались не сыновьям, а дочерям.

— Неудивительно, что у нее хватает смелости путешествовать одной, — сказал повар.

Воодушевленный своим успехом, мальчик-конюх продолжил:

— Однако господин Йода этого не одобряет. Он хочет присвоить ее земли или силой, или, как поговаривают, женитьбой.

Повар отвесил ему оплеуху:

— Думай, что говоришь! Вечно слушаешь кого попало!

— Мы когда-то были Отори и снова станем ими, — пробурчал мальчик.

Старшая горничная заметила, что я маячу в дверном проеме, и пригласила зайти:

— Куда направляетесь? Вы, наверно, проделали длинный путь!

Я улыбнулся и покачал головой. Одна из горничных, выходя из кухни, похлопала меня по плечу и сказала:

— Он немой. Правда, жаль?

— Что случилось? — спросил повар. — Кто-то набил пылью твой рот, как собаке Айну?

Они дружелюбно поддразнивали меня, пока не вернулась горничная вместе с человеком, который, как я догадался, был одним из маруямских слуг — на куртке герб с горой, помещенной в окружность. К моему удивлению, он вежливо обратился ко мне:

— Моя госпожа хочет поговорить с тобой.

Я не был уверен, что стоит идти с незнакомцем, но его честное лицо и загадочность таинственной женщины сделали свое дело. Я последовал за ним через двор. Взойдя на веранду, мужчина встал на колено, кратко что-то произнес, повернулся ко мне и пригласил подняться.

Я окинул женщину быстрым взглядом, упал на колени и коснулся лбом пола. Казалось, передо мной принцесса. Ее волосы спускались до пола полотном черного шелка. Кожа была белой, как снег. Одежды кремовых оттенков слоновой кости и серого голубя расшиты красными и розовыми пионами. Исходившее от женщины спокойствие напомнило мне сначала глубокие горные озера, а затем закаленную сталь Ято, вероломного меча.

— Мне сказали, что ты ни с кем не говоришь, — произнесла женщина голосом тихим и прозрачным, словно вода.

В ее взгляде я увидел сочувствие, и кровь моя прилила к лицу.

— Со мной можешь быть откровенным, — продолжила она.

Нагнувшись, женщина взяла мою руку и пальцем вывела на ладони символ Потаенных. Я вздрогнул — кожу словно обожгло крапивой — и непроизвольно отдернул руку.

— Расскажи мне, что ты видел, — проговорила она тем же нежным, но настойчивым голосом.

Я молчал, и тогда она прошептала:

— Это был Йода Садаму, да?

Невольно взглянув на нее, я увидел улыбку без тени радости.

— А ты сам Потаенный, — добавила она.