Через три океана

Часть офицеров была оскорблена, говорили о невежестве и нахальстве англичан, сделавших вид, что не различают будто бы вице-адмиральского флага, когда и без него всему миру известно, какая эскадра идет. Другие утверждали, что англичане имели право обидеться на посылку "Изумруда". Еще показался английский крейсер... Что же это? Не дана ли им стратегическая задача открыть местонахождение русского флота? На всех это произвело дурное впечатление. Точно черное воронье стало слетаться; чуют близость сражения или просто разведчиками идут, облегчая японцам задачу. По нашим предположениям, за ними скоро должны были появиться и их друзья - японцы. Вот в 10 часов утра и первая неизвестная телеграмма по беспроволочному телеграфу... Какое-то "сяо-кяу"... Затем пошли и пошли без конца длинные разговоры, непонятные, шифрованные... На завтраке присутствовал командир, поставил шампанское и провозгласил тост за наш успех. Было требованье гимна, аврорского марша. Отдых. Впервые не спится, ворочаемся с боку на бок. Думы, что черные мухи...

12 ч 30 мин дня. Дымок на ост. Еще дымок, справа на траверзе. Сегодня предполагалась погрузка угля. Встреча с английскими крейсерами изменила планы.

В 1 ч 30 мин госпитальное судно "Орел" вышло из строя влево, прибавило ходу и скрылось за горизонтом (как оказалось потом, получив инструкцию зайти в Сайгон). Сигнал адмирала "Тереку": "Стыдно, "Терек"!" День жаркий, душный. Вода прозрачная, изумрудная, свежая, так и манит к себе. Опять подсчет калибров - тошно! От этих разговоров я стараюсь уходить полным ходом как можно дальше. "Изумруд" и "Жемчуг" посланы вперед на разведку. За ужином публика, забыв о калибрах японских пушек, занялась старыми кадетскими воспоминаниями, большей частью сводящимися к одному и тому же: как надували одного преподавателя, как травили другого, что выделывали на уроках третьего.

30 марта. Грузим уголь ботами. В случае появления неприятеля приказано все: боты, катера, барказы - оставлять на воде и живо строиться в походный строй. "Наварин" сигналит: "Имею повреждение в машине, могу исправить к шести часам вечера". Неприятная история, которая вовсе не входила в наши расчеты. Аврорцы, как всегда, лихо грузят: на этот раз принято 270 тонн. Шикарно! В 5 ч 30 мин "Ослябя", приспустив до половины кормовой флаг, поднял молитвенный: на судне, значит, покойник. Сегодня моя очередь на ночную вахту с десяти до двух сигнальщиком в помощь вахтенному начальнику. Команда, уставшая после погрузки, спит особенно крепким сном.

31 марта. Утром подошли к аннамским берегам{*26}, к бухте Камранг, возле которой и держимся в ожидании, пока наши миноносцы и катера, посланные вперед, протралят бухту. На горизонте видны суда - это ходят наши сторожевые крейсера.

При эскадре есть водоналивное судно "Метеор", но, к счастью, теперь уже редко кто пользуется с него водой: все научились экономить собственную воду. Младший инженер-механик Ш. был на одном из коммерческих транспортов. Там струхнули не на шутку. Бранятся: "Ввязались мы с вами в грязную историю! Что теперь с нами будет! Ой-ой! Пропали наши бедные головушки! Знали бы, так не пошли бы". Веселый Ш., глядя на них, вместо того, чтобы посочувствовать им, пособолезновать, все животики себе от смеха надорвал. Вечный шутник Б. говорит:

- Хорошо армейцам - отбежали за кочечку, в овражек спрятались, а тут на-ко - спрячься.

От скуки стали рассказывать свои сны - всем теперь снится ужасная чертовщина. Мы приняли с транспорта "Владимир", согласно приказанию адмирала, для офицерской кают-компании тридцать пудов консервированного мяса; очень неважное, но и за то спасибо. Новый уголь (кардиф в брикетах) страшно разъедает лицо, руки, вызывает эритему, припухание кожи, конъюнктивиты. Заболевания инфлуэнцей, малярией продолжаются.

Наш командир тоже ведет дневник. Он мастер на все руки. На "Воине" я помню его лихим парусником; оказывается, он знает хорошо и машинное дело, он и естественник, много читает и вообще всем интересуется. Отношение его к команде самое гуманное. На судне у него есть детище ненаглядное - удав. Нередко днем командира можно застать в каюте читающим в лонгшезе, а у ног его, свернувшись калачиком, лежит этот зверь. Перелом на спине давно сросся, но подвижность и чувствительность не вполне восстановились. По моему совету, через день производится искусственное питание: в стеклянную водомерную трубку набивается мелко изрубленное сырое мясо. Евгений Романович держит удава, а я раздвигаю челюсти шпателем, вставляю трубку и шомполом препровождаю содержимое в желудок. Однажды я прибавил коньяку, но удав остался таким же меланхоликом, не стал буйствовать. От хорошей спокойной жизни и бездельничанья он очень разжирел и на днях переменил свою шкуру, причем она сошла у него одновременно с эпителием роговиц.

* * *