Через время, через океан

Он покосился на телефон. Выдернуть из розетки – и к черту? Хотя нет. Нужно держать руку на пульсе.

«Егор Егорович! Я последний раз вас прошу: снимите трубку. По-хорошему. Вам все равно придется ответить на мои вопросы. Если не по-хорошему – так по-плохому».

Он в сердцах шваркнул по аппарату кулаком – и все-таки отключил телефон. Ему нужно хотя бы полчаса отдыха. Тридцать минут полной тишины. Побыть, наконец, наедине с собой.

Последняя неделька выдалась тяжелой. Почему все думают, что звезды уходят из жизни как-то по-особенному? Он чуть не ухохотался, когда в одной газетке прочел: «Великая Крестовская умерла, как положено королеве: с достоинством, тихо, во сне...» Эх, писака, спросил бы его. Егор Егорович многое рассказал бы. Про постоянные, предшествовавшие ее смерти капризы, «мне холодно, мне жарко, мне страшно...». Про эти бесконечные и бессмысленные: «Через две минуты мой выход...»

Старики все – и заброшенные в глухих деревеньках, и хозяйки роскошных квартир – абсолютно одинаковые. На каждом углу кричат, что только и мечтают умереть, но за жизнь при этом цепляются отчаянно, вгрызаются в нее, с кровью вырывают последние деньки, часы, минуты... И великая (о, как его теперь коробило от этого эпитета!) Крестовская не стала исключением. Очень, конечно, эффектно говорить редким, вдруг заинтересовавшимся стареющей примой журналистам, что «ее ничто не держит на этой земле, что она все уже сказала своим танцем». Только неправда все это. Не хотела она умирать. Предложи ей кто-нибудь обменять все свои накопления на глоток эликсира бессмертия – согласилась бы, не раздумывая.

Впрочем, и без эликсира сколько скрипела! Целых пять лет ему промучиться пришлось. Но все, чего он хотел, чего столь терпеливо добивался, получилось! Правильно ему посоветовал тот адвокат: не нужно надеяться на завещание. Завещание – документ ненадежный. Его и изменить можно (что Крестовская и делала, причем не единожды), и оспорить. А дарственная – вещь безусловная. Раз однажды подарил – обратного хода не будет. И теперь вся эта роскошь – сто двадцать три квадратных метра в самом центре Москвы, на Тверской, – принадлежит ему! Неплохой итог жизни для мальчика из жалкой коммуналки... Квартирка, конечно, довольно запущенная. И ванная вся в потеках, и люстры давно на помойку просятся. И тараканы жалуют – тщетно старушки пытались их травить по старинке содой или тетраборатом натрия. Однако и полезного немало. Не то что, конечно, особый антиквариат, но неплохие картинки имеются. И книжки старинные, и столовые приборы серебряные, и посуда девятнадцатого века. Надо отсортировать поскорее балеринкино имущество. Разные наяды, орфеи и прочие статуэтки, заполонившие кабинет, ему, конечно, без надобности. Как и многочисленные платья балерины – в том числе и совсем старые, выцветшие, в которых она еще на сцену выходила. Что ж, барахло запросто можно сбагрить в этот самый, навязший в зубах музей. Пусть забирают – только то, что отберет он лично, – и оставят его в покое.

...Егор Егорович, наслаждаясь восхитительным, совершенно неописуемым состоянием владения, прошелся по комнатам. Вот ведь чудеса! И до генеральной уборки руки, конечно, еще не дошли, даже все эти склянки с лекарствами с тумбочки балерины не повыбрасывал, и не проветривал пока толком, а пропитавший квартиру омерзительный запах старости почти ушел... Ушел – вместе с телом Крестовской. Ну, а ее прах, ссыпанный в урну, к счастью, не пахнет.

Свобода! Свобода!.. И пусть заткнутся недоброжелатели и завистники. Пусть утрутся все, кто его укорял: мол, растрачиваешь свою жизнь почем зря. Что не мужское это дело – смотреть за сумасшедшей старухой. И вообще миллион примеров, пугали советчики, когда опекуны остаются ни с чем. Возятся со стариками, а все имущество достается вовсе не им. Но это только дураков кидают. А умный человек – кто знает, чего хочет, и уверенно идет к своей цели, он всегда своего добивается.

И все глупые планы: передать квартиру великой танцовщицы государству, устроить в ней музей – музей балета и эпохи, что за бред! – он, конечно, пресечет на корню. Какие, к черту, музеи – в их элитном доме? Да соседи в первый же день взбунтуются, коли в подъезд станут пускать кого ни попадя. Если только сделать, как со стариной Хэмом на Кубе поступили: дом писателя со всей обстановкой существует, но войти в него нельзя. Можно лишь в окно заглядывать – чтоб не топтали обстановку, где творил гений. А что, хорошая идея. Надо предложить в мэрии. Пусть поклонники Крестовской лазят по приставной лестнице – до пятого этажа. Вообще умора...

А все-таки интересно: до какого предела дойдут прихлебатели балерины? Оскорбленные, что все досталось не им?

Егор Егорович вернулся в гостиную. Включил телефон. Тут же раздались гневные трели. Он дождался, пока включится автоответчик. Сейчас, наверно, ему опять начнут грозить...

Но только в этот раз он услышал совсем другой голос. Девичий – робкий и чуть хрипловатый от волнения: