Через все преграды

Через все преграды

Дорогие ребята!

Вскоре после освобождения Латвии от фашистских захватчиков одна латышская крестьянка рассказала мне историю девятилетнего советского мальчика, сына политрука. Звали его, помнится, Дима. Отец Димы в первые дни войны вынужден был отступить вместе со своей воинской частью. Мать гитлеровцы схватили и куда-то отправили. Диму фашисты отдали латышскому кулаку «в работники».

С неделю он пас свиней, а потом взял да и пошел на восток, «к своим» — как он объяснил позже. Кулак догнал мальчугана, избил и заставил пасти скот.

Через несколько дней Дима опять исчез с поля. Его вторично поймали. Рассвирепевший хозяин зверски расправился с упрямым беглецом — так исхлестал толстой веревкой, что мальчик тяжело заболел.

Однако и это не сломило Диму. Как только он смог подняться, он в третий раз, ночью, в дождь, ушел от кулака.

Женщина, рассказавшая мне эту историю, утром наткнулась на него в своем огороде. Он метался в жару, временами бредил и на все вопросы отвечал только одно: «Хочу к своим. Пустите меня… Все равно уйду!..»

Я не видел этого маленького героя. Но зимой 1942 года мне довелось встретить несколько советских ребят, которые прошли сотни километров по оккупированной врагом территории навстречу наступавшей Красной Армии. Когда у них спрашивали «Как же вы не побоялись холода, смертельной опасности?» — они, будто сговорившись, отвечали: «К своим хотелось. Не могли жить при фашистах — мы же пионеры».

Вот о таких ребятах-героях я и написал эту книжку.

АВТОР

Так начиналась война

Город, куда в гости к отцу приехал Сережа Пахомов с матерью, находился в Литве, недалеко от границы. Однако ничего интересного, «пограничного» Сергей в нем не обнаружил. Это был самый тихий и скучный из всех виденных ранее городов.

Впрочем, граница лишь на карте из учебника географии проходила рядом. На деле же оказалось, что ее даже в отцовский военный бинокль нельзя разглядеть, хотя дом, где поместились Пахомовы, стоял на западной окраине и с высоты чердачного окна местность просматривалась до волнистой линии холмов на горизонте.

Там где-то, за этими зелеными, поросшими лесом холмами, и начинался таинственный и зловещий мир фашистов, капиталистов, Гитлера…

— Пап, а часто они здесь границу нарушают? — завел Сережа разговор, как только остался с отцом наедине.

Майор Пахомов не то хмуро, не то лукаво прищурился, так что вислые вороные брови надвинулись на глаза:

— Откуда мне знать о таких делах? Я не пограничник.

— Да, ты все равно знаешь! — насупился мальчуган. Потом, приблизясь к нему вплотную, заговорил, сдерживая голос: — Может, думаешь, что я не умею хранить военную тайну? Даю честное пионерское под салютом — никому ни слова!

Дмитрий Степанович рассмеялся и протянул руку, чтобы обнять сына за плечи.

Сережа отвернулся. Было обидно, что отец по-прежнему считал его ребенком, которому нельзя еще доверить даже самой маленькой военной тайны. А он-то надеялся, что теперь, после года разлуки, когда закончен шестой класс и сданы нормы на значок «БГТО», папа будет разговаривать с ним, как со взрослым.

— Смеешься? — вдруг с вызовом сверкнул он на отца черными угольками глаз. — А вот давай в шахматы сразимся, посмотрим, кто — кого!

Дмитрий Степанович слегка откашлялся, не открывая рта, словно у него першило в горле, и вытащил из стола шахматную доску. Через полтора десятка ходов морщины на его лбу заметно погустели, а белый клочок волос на левой брови, обычно свисавший вниз, теперь смешно торчал вверх.