Черёмух хвойный аромат

Привезённый из института сверхмощный наноскоп демонстрировал — ассемблеры распределяются по недрам неокортекса равномерно. Нейроны функционируют слаженно. За Прохора можно было не волноваться. Да и чего за него волноваться! Обычная нанопрививка. Любой младенец подвергается такому «опылению», гарантирующему здоровое функционирование организма. С Прошей мы сейчас проделывали, по сути, то же — внедряли в его ткани прилежные наночастички. Хорошо, что я не послушал коллег и не поволок Прошу в лабораторию. Интересно, как они представляли себе депортацию десятков тонн аппаратуры, к которой прикован мозг? Перегородить все магнитрассы и пустить по ним товарный состав? А на возмущение горожан отвечать — это наша лягушонка в коробчонке… то есть, мэр в лабораторию едет. Чушь!

Поздно вечером, оставив преображённого Прохора на попечение коллег, мы с Истрой отправились домой.

— Думаешь, завтра он может уже приступить к работе? — сомневалась жена. Снова в её голосе звенела тревога.

— Может! — отрезал я. Потом, взяв себя в руки, прибавил: — Но с недельку пусть адаптируется. Понаблюдаем.

На следующий день Проша увлечённо живописал в своём воображении какие-то сюрреалистические этюды. Они отображались на мониторах, распечатывались и, когда я явился с визитом, затопили уже весь кабинет. Мэр вдохновенно творил, эксплуатируя на максимальных оборотах полученные возможности — воображение и творческий потенциал.

На второй день он вышел на пленер. С удовольствием переносил на монитор бездонную бирюзу небес и пахнущие хвоёй липовые аллеи. Коробку с мозгом выгуливала моя группа почти в полном составе. Невдалеке самозабвенно изображал творческую активность голографический Прохор Прохорович — кружил у мольберта, грыз кисти и восхищённо таращился в пространство. Со стороны всё выглядело вполне убедительно — мэр-живописец, а метрах в двадцати сгрудившаяся плотным кольцом свита. Но сопровождающие лица зевак не интересовали. Публика топталась на почтительном расстоянии. Да, собственно, могло ли быть иначе — охрана к погружённому в творческий экстаз чиновнику не подпускала на пушечный выстрел.

А на третий день все входы и выходы в Думе оказались блокированы. Об этом, заикаясь, сообщила мне Истра, как обычно отправившаяся утром на свой наблюдательный пост у дверей кабинета нашего детища.

— Слава, он ни с кем не разговаривает! — испуганно шептала она в видеофон. Карие глаза, казалось, залили пол-лица, чернота в радужках сгустилась, утопив зрачки.

— Как он мог запереть двери, он же… он же… голограмма! — растерялся я. — Ему кто-то явно помог! Некто из плоти и крови! Надо вычислить, кто! Страшно подумать, что на уме у этого человека. В его руках искусственный сверхмощный интеллект! Только представь, во что это может вылиться.

Истра закрыла лицо руками, всхлипнула в ладони.

— В город направлены войска. В Центре подозревают, что это теракт.

Когда я прибыл на место, там уже стояло оцепление. Стали подтягиваться обескураженные сотрудники лаборатории. Все были здесь, выходит, захватили неокортекс какие-то люди, кому и знать-то о его существовании не полагалось. Из Думы не доносилось ни звука — никаких требований, условий или угроз. В Центре бушевали. Людей из близлежащих домов спешно эвакуировали. Городок замер.

Штурмовать Думу запретили, опасаясь, что в процессе операции неокортекс будет уничтожен. Регулярно военные делали попытки связаться с засевшими в строении неизвестными. Ответа не получали. Не отзывался на наши призывы из лаборатории и неокортекс. Аппаратура словно сошла с ума, сигналы мозговой деятельности Прохора зашкаливали за все вероятностные пределы, но расшифровке не поддавались. Складывалось впечатление, что наш питомец активно общается с каким-то непостижимым разумом. В диалоги с инопланетными сущностями я не верил. Верил в психическое расстройство перегруженного функциями и информацией мозга. Но кто блокировал двери? Вдобавок, так, что никто из обслуживающего персонала не знал, как и подступиться к дактилоскопическим замкам.

Осада длилась неделю. А потом… Потом начался кошмар.

* * *

Первого я запомнил. Стоящий в оцеплении молоденький боец, вдруг вскрикнул и упал на траву. К нему подбежали сослуживцы, туда же кинулся и я. Пора вспомнить, что я всё же врач. Паренёк держался за лодыжку, зубы у него клацали ни то от боли, ни то от страха.

— Стоял, стоял, а она взяла и сломалась… — твердил он с расширенными от ужаса глазами и указывал на ногу.

Паренька отвезли в клинику, обследовали. Так и есть — патологический перелом. Только вот патология была странной — кость, точно плавилась на глазах, превращаясь в гигантского «слизняка». Ортопед разводил руками и уповал на целебные свойства ассемблеров. Паренька поместили в нанокамеру.

Возвратившись к Думе, я едва не лишился чувств. На газоне здесь и там лежали люди. Ко мне бросилось сразу несколько человек из моей исследовательской группы.

— Патпереломы, — хрипел севшим голосом Зуйков. — На слизистых и кожных покровах язвы… Вы должны на это посмотреть.