Черная башня

Офицер отдает приказ, и повозка, словно подталкиваемая гулом толпы, начинает движение. Колеса тяжело перекатываются с булыжника на булыжник, толпа расходится, чтобы опять сомкнуться после нас. Так мы минуем набережную Цветов, переезжаем Биржевой мост, катим по набережной Жеврес.

Любопытно, что единственной темой моих мыслей в эти минуты являются головы других людей. Головы на вытянутых шеях, как они выглядывают из дверей, торчат из окон. Таращатся с фонарных столбов, из магазинов и лавок. Глаза горят бешеной похотью.

Рядом со мной отец Монте поднимает крест и начинает читать… наверное, на латыни, я не разбираю слов. В этом монотонном бормотании тонут остальные звуки, и я погружаюсь в странное полузабытье, от которого меня пробуждает толчок: на плечо мне падает голова Шарля.

Я пристально смотрю на его бледное лицо. Веки еле заметно шевелятся. Подрагивает нижняя губа. Пожалуй, все.

«Он умрет, — думаю я. — Им не понадобится его убивать».

И опять я ловлю себя на страстном желании, чтобы рядом оказался отец. Или Видок. Но первый давно мертв, а второй вскоре к нему присоединится. Не пройдет и десяти минут, как компания пополнится и мной.

— Шарль!

Руки и ноги у меня связаны. Единственный доступный мне инструмент воздействия — голос.

— Шарль, ты меня слышишь?

Ответ я скорее ощущаю: дыхание, вырывающееся изо рта.

— Посмотри на меня. Смотри мне прямо в глаза, можешь?

Веки поднимаются, зрачки в глазницах пляшут.

— Мы едем на прогулку, — говорю я. — Будет очень весело.

— Нет, — бормочет он. — Дождь…

Дождь и в самом деле льет изо всех сил, заставляет сомкнуться его измученные веки, струями стекает с подбородка.

— Не обращай внимания, — продолжаю я. — Постарайся забыть обо всем. И смотри мне в глаза. Шарль, сделай это для меня.

Проходит несколько секунд, прежде чем ему удается сфокусировать взгляд.

— Отлично. Молодец. Вот так и смотри. Это все, что тебе надо делать.

Повозка едет дальше, мимо рядов магазинов, мимо стен лиц. Смех, издевки, ноги в башмаках или сапогах месят грязь, мальчишки облепили вывески магазинов — ничего этого мы не замечаем. Между нами сейчас необыкновенная, пугающая близость, как у солдат в осажденном бастионе.

Наконец к его лицу возвращается немного краски. Дыхание делается более равномерным. В глазах появляется свет.

И тут повозка останавливается.

— Сохраняй мужество. — С этими словами отец Монте подносит распятие вплотную к моему лицу.

Наверное, думает, что я поцелую крест, но я смотрю на другое: Шарля волокут по приставной лестнице. На эшафот: железо, дерево, веревки. И над всем нависает знакомый стальной треугольник. Старая Брюзга. Умножительница вдов.

— Все только смазано, любо-дорого глядеть, — успокаивает нас Сансон.

Я окидываю взглядом гигантский циферблат на фасаде Ратуши. Без двух четыре, и места расхватаны, все до единого. Столики и стулья сданы внаем. Беспризорники, облепившие каминные трубы и оконные решетки, выкрикивают с высоты оскорбления прохожим. Непосредственно под эшафотом устроились двое мужчин с чашами в руках — собирать кровь.

«Вот для чего я спасал Шарля».

По ступенькам вверх его тащат, но, оказавшись на эшафоте, он самостоятельно проходит несколько шагов — с безмятежностью, при данных обстоятельствах поразительной. Зрители разражаются возгласами одобрения.

— Молодец! Даже не дрогнул!

— Силен, черт его дери!

Какая-то женщина, молодая и красивая, посылает Шарлю воздушные поцелуи. Ее лицо искажено рыданиями. «Она напишет о нем роман, — думаю я. — Причем плохой».

— Возьмите сперва меня! — кричу я Сансону. — Я хочу пойти первым!

— Закон есть закон.

Двое жандармов укладывают Шарля на брус, лицом вниз. Толпа испускает низкий гул, который нарастает, делается все более громким и высоким, причем увеличение громкости совпадает со стадиями ритуала: правая нога привязана, левая нога привязана. Ммммм… Ммммммммммммм…

— Я хочу сделать заявление! — кричу я. — Хочу признаться. Прошу вас! Я желаю признаться во всем!

— Тогда дайте мне закончить здесь! — отзывается Сансон, в голосе которого начинает звучать раздражение. — Как освобожусь, сразу займусь вами, месье.

Завязаны последние узлы. Брус вталкивают в центр эшафота, Шарль оказывается под самым ножом. Все, что осталось сделать Сансону, это потянуть за шнур.

— Его помиловали! — кричу я. — Скоро об этом станет известно! Его помиловал сам король!

— Такого я еще не слышал, — качает головой Сансон.

— Помиловали его, говорю я вам!

Я добиваюсь лишь одного — раззадориваю толпу. Не прошло и двадцати секунд, как слово начинает эхом откликаться со всех концов площади.

— Помиловали! Помиловали! Помиловали!

А ведь это им нужно меньше всего. И то сказать: ничто не огорчило бы их больше, чем отмена смертного приговора в последнюю минуту.

К тому же она кажется невероятной. Шарль лежит неподвижно. Сансон, весьма целеустремленно, совершает последние шаги по направлению к гильотине, готовясь взяться за шнур. Все пропало.

И вдруг гул толпы прорезает крик, похожий на пронзительный вороний грай. Он так отличается от фона, что создает вокруг себя тишину.

— Прекратите!