Черная башня

Конечно, терзал землю своим неразумием неуемный человек. Но и разум был дан ему, чтобы остановиться, чтобы осмыслить свое земное и космическое предназначение. Это же было видно всем: мировые константы — причина и предпосылка неизбежного возникновения разума. Разум был нужен Вселенной, она ждала и лелеяла его, чтобы осознать себя, найти в себе еще более грандиозное будущее, положить его как цель и устремиться к ней с помощью человека. Ошиблась Вселенная? Что-то было не учтено в соотношении страстей и разума человеческого? Нарушилась какая-то константа? Бред! Это бред: мировые константы незыблемы. И разум не мог войти в противоречие с ними, потому что он — и есть его высшая константа. Все же страсти ничтожны, если осознано высшее. И ведь осознано, черт возьми!..

Но ч у ж о й  сказал перед тем, как выстрелить в Селлвуда: «Мне было интересно послушать. Но это были запоздалые мысли». Запоздалые? Не всё было додумано до конца в нужный час? Или не все додумали всё до конца? Не все или не всё? Не все. И в руках этих не всех оказалось оружие уничтожения. В немыслящем мозгу вызрела катастрофа. Вот ошибка людей и Вселенной — немыслящий мозг. А девчонки из огородной бригады боялись головастиков…

Немыслящий мозг весь обращен к самому себе, к своему комфорту, к своему эго — в самом себе замкнутый мозг, слепой, глухой, самодовольный, лишенный сострадания, мозг-потребитель, мозг — паразит, вызревший в болоте социальной вражды и застоя. Следовало быть беспощадным к нему там, где он претендовал на власть с помощью силы и софизмов. Все было додумано до конца, но не все доделано, потому что и сила была у немыслящих, и софизмы их были коварны: один раз живем — будем развлекаться, все равно умрем — можно и на войне, Христос терпел — и нам велел, после нас — хоть потоп. Они пожирали человеческое время — развлечения, войны, безгласность и бездумность.

И потому, быть может, был упущен шанс… Вся вина на них, на немыслящих. Только перед кем же теперь объявить их вину?

— Я здесь! — выкрикнул Клинцов. Голос ушел без эха, тишина схлопнулась мгновенно, как схлопнулась тьма, едва Клинцов выключил фонарик.

Беспокойство его все усиливалось и наконец достигло предела: он окончательно понял, что не дождется ч у ж о г о, если останется здесь, что надо идти, надо искать, иначе будет упущен последний шанс. Он еще раз взглянул вверх, направив луч фонаря в потолочную дыру. И едва не вскрикнул от изумления: на голубовато-белом своде вспыхнула яркая зеленая звезда. Потом, покачав фонариком, Клинцов увидел, что звезда загорается лишь тогда, когда луч света падает на нее под определенным углом, и мгновенно гаснет, как только этот угол меняется. Звезда была, увы, не настоящая. И все-таки, и все-таки звезда — прощальный подарок белой башни…

Ирина, устав от его поцелуев, отодвинулась от него, шлепнула по его бессовестным рукам кукурузным стеблем и сказала, глядя в небо:

— Вон звездочка, голубая с зеленым проблеском. Как она называется?

— Не знаю, — ответил он.

— А вон та, другая, с оранжевым лучиком, которая левее, — как называется?

— Тоже не знаю.

— А я знаю, — засмеялась Ирина. — Первая звездочка зовется Степой, а вторая — Ириной. Так они вечно будут одна возле другой…

Ирина была его первой женой. Она умерла во время родов.

Почему же вспомнилось это? Не потому ли, что он считал себя виновным в смерти Ирины?

…Воздух после полуночи стал прохладным, а земля оставалась теплой до утра…

Клинцов сделал шаг и снова провел лучом по верхнему своду. Звезда вспыхнула оранжевым светом…

Он уже вышел из зала и был в переходе, соединявшем зал с лабиринтом, когда увидел вдруг впереди себя собственную тень — кто-то сильным лучом осветил его сзади, из зала.

— Не оборачивайся! — потребовал голос, который Клинцов сразу же узнал — это был голос ч у ж о г о.

Клинцов остановился и плотнее прижал большой палец к рычажку зажигалки, которую Холланд приспособил в качестве запала к толовой шашке.

— Ты можешь спросить меня о чем-нибудь, — предложил ч у ж о й, — у тебя есть еще несколько секунд.

Клинцов услышал за спиной приближающиеся шаги. Он мог бы обернуться, но не увидел бы ч у ж о г о, потому что его ослепил бы свет мощного фонаря. К тому же, обернувшись, он вынудил бы ч у ж о г о  остановиться, а надо было, чтобы он подошел ближе, чтобы он оказался в переходе, чтобы граната взорвалась у его ног.

— Ну, ты ни о чем не хочешь меня спросить? — ч у ж о й  остановился шагах в десяти — для Клинцова этого было достаточно. — Твои друзья были любознательнее.

— Кто ты? — спросил Клинцов.

— Никто, — засмеялся ч у ж о й. — Вы все начинаете с одного и того же вопроса.

— Зачем ты нас убиваешь?

— Из сострадания, — ответил ч у ж о й. — То, что вы узнаете позже, будет страшнее и мучительнее смерти.

— Что же это? — спросил Клинцов.

— Ничто! — ответил ч у ж о й  и выстрелил.

Падая, Клинцов успел нажать на рычажок зажигалки. Шипящее пламя бикфордова шнура обожгло ему пальцы.

Грохнул взрыв. Проход обрушился многотонной грудой кирпича, завалившей вход в зал и погребшей под собой Клинцова.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ