Черная башня

Шли молча. Каждый думал о своем. И все ж каждый отталкивался в своих мыслях от скорбного факта: вот — смерть. Зримая, не моя. Подтверждение банальнейшей посылки банальнейшего силлогизма все люди смертны. А что за смертью? Вечность? Небытие? Увы, вечное небытие… Никто не может пережить свою смерть, чтобы удостовериться в том, что он умер, потому что пережить смерть — значит шагнуть в бессмертие, которого нет. Пока мы живы, смерти нет. Когда она пришла, нас уже нет. Есть вечное небытие. И маленькая надежда, для разумного — несбыточное желание: продлиться. Это говорит в нас сама жизнь — клетки, кровь, лимфа, мозг, сосуществовавшие в интимнейшем единстве и гармонии. Это говорит в нас Я — плод стольких трудов и страданий. Они хотят продлиться, потому что альтернатива: разрушение, распад на простейшие составляющие. Смерть — конец, а не цель, граница импульса, канувшего в океане жизни. И все же не этим страшна смерть. Она страшна своим насилием. У нее, как и у жизни, есть своя энергия, но это энергия разрушения и уничтожения. Смерть бьет и убивает. К ее природной энергии мы, люди, добавили созданную нами: энергию пули, энергию огня, излучения, яда, острия, петли, топора — всего не перечесть. Жизни бы думать о жизни, а она производит смерть…

Кто же даст нам жизнь вечную? Вечную смерть мы уже изобрели — это смерть человечества. Смерть без надежды воплотиться в детях, в делах, в мыслях. Вторая смерть. И о ней они тоже думали, потому что она витала над ними, клубилась над холмом смрадной смесью дыма, пыли и невидимых частиц материи, убивающей все. Материя смерти клубится над холмом, а в холме, по узкому кирпичному лабиринту, движется похоронная процессия, люди, десять живых и одна мертвая.

Селлвуд остановился и сказал:

— Это здесь.

Вальтер и Ладонщиков опустили носилки с Денизой на пол. Селлвуд встал на колени и осветил лицо Денизы. Долго смотрел на нее молча, потом коснулся губами ее лба и сказал:

— Мы все-таки опоздали, Дениза. Ни ты не унесешь моих прощальных слов, ни я не услышу твоих. Я хотел лишь сказать, что любил тебя всю жизнь, что благодарен судьбе, пославшей мне тебя. Я был счастлив с тобой, Дениза. А потеряв, утешаюсь лишь тем, что и я скоро последую вслед. — Он прижался щекой к щеке покойной и лежал так до тех пор, пока Клинцов не коснулся рукой его плеча. — Что? — поднял голову Селлвуд. — Пора?

— Пора, Майкл, — сказал Клинцов.

Вальтер и Ладонщиков внесли носилки с Денизой в камеру. Вышли с пустыми носилками.

— Теперь, вы знаете, где… — сказал им Селлвуд.

— Да, — ответил Вальтер. — Сейчас принесем.

Вальтер и Ладонщиков носили на носилках кирпичи. Селлвуд, Холланд и Клинцов, кладя стенку в четыре кирпича, заделывали вход в погребальную камеру. Когда все было готово, Селлвуд сказал:

— Я хочу побыть один.

— Нельзя, Майкл, — ответил ему Клинцов. — Ты ведь знаешь, что отныне никто не должен остаться один.

— И все-таки! — настоял на своем Селлвуд. — Это мое право. Что бы ни случилось со мной, я хочу остаться один.

— Ладно, — согласился Клинцов.

В нескольких шагах от погребальной камеры охранять Селлвуда остался Вальтер.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда по часам наступило утро, Клинцов вышел из штольни. Вышел в противогазе, в брезентовом плаще с капюшоном, со счетчиком Гейгера в руках. Снаружи было по-прежнему темно. Клинцов включил фонарик, но луч его пробился лишь на метр-два сквозь плотную завесу пыли и дыма, лениво всколыхнувшуюся от движения его руки. И хотя Клинцов дышал через противогаз, в горле у него запершило, и он ощутил запах гари, застоявшийся запах, как на пепелище.

Клинцов, как научил его Холланд, опустил к ногам счетчик Гейгера и включил его. Счетчик захрипел, словно горячечный больной, посвистывая и захлебываясь. Клинцов тотчас выключил его, поднял с земли и возвратился к лазу, хваля себя за то, что отошел от лаза недалеко, а то ведь мог и не найти его в этой кромешной тьме.

Вальтер впустил его в штольню. Затем заткнул лаз днищем, обмотанным мешковиной, завалил его кирпичами и засыпал песком. Сказал, довольный своей работой.

— Теперь никакая зараза сюда не проникнет.

Клинцов снял плащ и тоже засыпал его песком. Потом, как и советовал Холланд, поменял верхнюю одежду. Прежнюю вместе с противогазом, оставил в нише, вырытой недалеко от входа.

— Наше счастье, что здесь тепло, — сказал Вальтер.

— Да, — засмеялся Клинцов. — В каждом несчастье можно при желании отыскать какое-нибудь счастье. У русских даже пословица есть: не было бы счастья, так несчастье помогло. А один повешенный, как известно, крикнул: «Я счастлив тем, что меня не повесили вверх ногами!»

— Вот, вот. Моя матушка, когда я был еще совсем маленький и, случалось, обжигал палец, говорила: «А ты дуть умеешь? Вот и радуйся, что дуть умеешь на палец, а то он совсем разболелся бы». И я радостно дул на палец, изо всех сил, забыв о боли. Хорошо, что здесь тепло, есть воздух, вода, пища и многометровый слой земли над головой. Плохо только то, что мы загнаны сюда страшной бедой. Что показал счетчик? — спросил Вальтер.