Черная башня

На Собор идти не пришлось, а вот за крепостную стену к месту аутодафе отправились. Леонардо попытался оградить Козимо от этого, советуя по пути исчезнуть, раствориться в толпе. Но тот только помотал головой, Козимо помнил цепкий змеиный взгляд епископа и понимал, что если Доменичи потребовал присутствия, то непременно проверит, пришел ли.

— Зачем я ему? — Этот вопрос мучил Медичи, но сильного предчувствия неприятностей не было. Или даже интуиция притупилась?

Вдруг вспомнились строчки Дантовой «Божественной комедии»:

«Поэтому — тем лучше, чем скорей;

Раз быть должно, так пусть бы миновало!

С теченьем лет мне будет тяжелей».

Кажется, их на вечеринке у Никколи цитировал Косса?

— Антонио, а где Поджо Браччолини? Ничего о нем не слышал?

— Уехал на север. Нет, его не тронули. И Бруни уехал. Только ты в подземелье попал.

Косса успел убрать с глаз Доменичи и остальных своего любимого секретаря? Удивительно, что это ему удалось. А как же фон Ним? Что-то странное… Хотя что тут странного? Не из идейных соображений арестовал его Доменичи, кардинал хотел заполучить сведения о либро сегретто.

Но это же означало, что сам Козимо был на волосок от гибели, ведь отказавшегося открывать пещеру Али-Бабы вполне могли попросту придушить в его каменном мешке.

Ну это мы еще посмотрим, кардинал Доменичи…

Осужденного Гуса привели под улюлюканье, проклятья и даже плевки из толпы. С него стащили черную одежду, оставив только в белой, грязной от пребывания в тюрьме рубашке, шутовской колпак не держался на голове, то и дело падая, его поднимали и напяливали снова.

Но отсутствие нормальной одежды, кое-как бритая голова, шутовской колпак и проклятья со всех сторон не могли умалить достоинства, которым веяло от высокой худой фигуры. Гус понимал, что его ждет, но не сдался, он шел так, словно видел впереди перед собой вечность, недоступную тем, кто совершал казнь. Это приводило его палачей в совершенное бешенство. Но неистовствовала и толпа.

Козимо смотрел на жителей и гостей Констанца и не мог понять, чем им так досадил Ян Гус. Он не проповедовал в Констанце, а выступить осужденному не дали даже с оправдательной речью перед обвинителями. Если бы те, кто с удовольствием тащил хворост для костра, послушали, что говорит этот человек, обвиненный в ереси только за то, что открывал правду о священниках всех рангов, начиная с папы, возможно, хворостом обложили совсем других.

Но никто не слушал. Увидев какую-то старушку, притащившую вязанку хвороста ради костра побольше, Гус усмехнулся:

— Святая простота. Прости ее, Господи, не ведает, что творит.

Пройдет неполных шестнадцать лет и на другой костер взойдет девушка, имя которой останется в веках — Жанна д’Арк.

Козимо не зря ожидал, что епископ Рагузский проверит его присутствие, прямо в толпе его нашел какой-то служка, сообщил, что епископ зовет к себе. Повернув голову в сторону Доменичи, Козимо увидел, как тот манит пальцем.

— Ну вот и закончилась свобода… Отправишь гонца к отцу. Хотя вряд ли этот хищник выпустит меня из своих когтей еще раз, — вздохнул он, пожимая запястье Леонардо, перед тем как отправиться к зверю в пасть.

— Синьор Медичи, я хочу, чтобы вы были рядом, когда зажгут костер. Отсюда лучше видно.

— Я предпочел бы, Ваше Преосвященство, быть уже на пути домой. Вы сами посоветовали поспешить.

Глаза кардинала зло сверкнули, а губы исказила недобрая усмешка:

— Я передумал.

— Отпускать меня? — Козимо сделал все, чтобы голос не дрогнул, а ужас не отразился на лице.

— Нет, торопить тебя. Сначала посмотри. Вот что будет с твоим Иоанном, если я не получу желаемое. А потом с тобой, если узнаю, что содержимое писем известно кому-то кроме меня и донны Камиллы.

А вокруг привязанного к большому столбу не только веревками, но и железной цепью (веревки ведь сгорят) Яна Гуса укладывали вязанку за вязанкой. Доменичи вдруг нахмурился:

— Эй, он стоит лицом на восток!

— Да, Ваше Преосвященство, — согласился хлопотавший вокруг Гуса священник. Он с видимым удовольствием распределял вязанки так, чтобы загорелось сразу, но горело долго.

— А надо на запад, он же еретик!

Козимо сумел заставить себя смотреть, не видя. Отвернуться нельзя, значит, придется мысленно поставить перед собой стену из камеры, где сидел. Невыносим запах паленого тела и волос — он вспомнил запах сырости и плесени… Удалось плохо, но все равно легче, чем видеть, как сжигают человека, посмевшего что-то сказать против.

Козимо не слышал проповедей Яна Гуса, но теперь он хорошо знал, что в каменном мешке можно оказаться, не будучи ни в чем виновным, и к костру тоже могут приговорить, если не выкупят.

Вдруг он вспомнил, что имеет кое-что, что поможет уйти поскорей.

Вытащив из-за пазухи половину листа, Медичи протянул его кардиналу:

— Ваше Преосвященство, вот вторая половина. Остальное вы получите, как договорились, — двумя частями.

И снова Доменичи показал, что радоваться рано.

— А если я не нуждаюсь в остальных письмах?

Козимо сглотнул, хорошо, что из-за суеты и гвалта кардинал не заметил. И все же молодому банкиру удалось ответить достойно: