Черная Фиола

— Но я делал одни глупости, — сказал Жогин, не открывая рта.

— Зато видите границы вашего разума. Это дано немногим.

Голова Жогина шла кругом.

— Идите к нам! Мы дадим вам могущество и… планету. Вы создадите на ней жизнь, как представляете ее себе. А потом наблюдение, познание — тысячи лет подряд.

Блистающий Шар втолковывал:

— Есть высшее счастье — мыслить, есть высшее наслаждение — познавать, высший отдых — созерцание. Смотрите на меня, смотрите. Пристально! Слышите?

И Жогин услышал: звучала музыка. В строго выверенных, холодных аккордах чувствовалось великое знание. Жогин слушал (и видел?): рождались и умирали миры. Он созерцал их столкновение и разрушение, наблюдал полет атомных частиц, рассеянных звездными взрывами.

Многое увиделось ему. Нахлынувшее знание давило. Он расслабился и прилег в кресле.

Прикрыл глаза. Но в мозг по-прежнему рвался грохот миров. «Это невыносимо, это невозможно, я сойду с ума! Пощади…»

Блистающий Шар телепатировал:

«Я научу тебя делу богов, покажу интересный опыт. Ты оттолкнешься от него и пойдешь далее. Мы подлетаем к Черной Фиоле».

8

— На посадку!

Киборг сказал команду вслух, и ракета изменила путь. Жогин страшно потяжелел. Блистающий Шар каплей ртути повис на магнитном держателе. Перегрузка…

Жогину казалось: он умирает, уже умер. Он видел: поднимается ему навстречу другой Жогин, с пустыми глазницами, с жутким оскалом.

Ракета повернулась — нацелилась — устремилась… Казалось, неостановленная, она бы пробила планету насквозь. Но загрохотали тормозные двигатели.

Жогина прижало к креслу, ребра его трещали. Удар!

— А-а! — кричал Жогин.

Посадка кончилась. Блистающий Шар раскачивался на держателе: туда, сюда, туда-сюда… Жогин кое-как добрался до него. Увидел себя — бледен, из прокушенной губы текла кровь. С тревогой поглядел на угасший Шар. «Погиб? Тогда мне смерть в этой непонятной ракете».

— Что? Что с вами? — спрашивал он. Оказалось, Блистающий Шар подзаряжался, воткнув в бок гибкий проводник.

— При моей аварии вами займется мой дубль, — сообщил он и замолчал, всасывая энергию.

Жогин растерянно огляделся:

— Дубль? Где он?

Будто в зеркале висел, качался туда-сюда другой Блистающий Шар… Но устал Жогин от этого — от блеска, странных разговоров. Ему хотелось вдавить каблуки в землю, пусть чужую, смотреть в небо.

Должно быть на планете небо!.. В ракете и дышать-то приходится каким-то пустым воздухом, не разберешь, жив ты или давно мертв.

Вдохнуть бы настоящий — густой, влажный, сытный воздух. Закурив, неторопливо думать.

Или, сбрасывая пепел с сигареты, стоять и щуриться на чужую, малопонятную жизнь.

— Черная Фиола, — вдруг заговорил Блистающий Шар. — Своеобразие жизни и ваш урок.

Он защелкал чем-то в себе. Смеялся?

— Создана богом Иохимом Залесски, коллегой. На моей памяти сменилось тридцать поколений. По-моему, эта живая плесень оскорбляет производительные силы планеты, но Иохиму она была чем-то дорога…

9

Жогин — ощупью — разобрал рюкзак.

В нем нашел килограмма два или три ржаных сухарей, полкило кускового сахара и большой кусок свиного сала, присыпанного красным перцем. Калории были, вода тоже — совсем рядом колотилась тонкая струйка и растекалась по камням на расстоянии откинутой руки. Эту воду можно было брать: смачивать платок и сосать его.

Непривычное становилось привычным.

Например, Жогин ясно слышал частую дробь падающих корпускул света. Звук их ударов был разный: мягкий от шепчущих листьев, упругий и резкий при ударах о камни.

Корпускулы в холода били слабо, а в пасмурную погоду сыпались, будто мягкие воздушные пузырьки. Ночью же, падая с далеких звезд и приобретя космический разгон, они кололи…

Жогин вздрагивал и ежился. В глазах мелькали красные полосы. Казалось, что он бежит вдоль бесконечного палисадника, гремя по нему палкой.

…Он звал Черную собаку.

Та подходила к нему — с подозрением, с загадом в глазах. Жогин с завистью видел ее лапы, твердо стоящие на земле. Он поднимал взгляд выше, скользил им по черной шерсти с блеском серебристых ворсинок. Они, если пристально глядеть, обращалась в иглы, летели в глаза.

Даже хотелось закрыть их ладонями.

Черный пес, чернота… Сначала, шерстисто-мягкая, она становилась неотвратимо бездонной и получала угрожающие качества. Вот надвинулась, глотнула его. Жогин едва удержал вскрик и падал, падал вниз, в раздвинувшуюся щель. В ней горели синие свечечки.

Спасаясь, Жогин отворачивал глаза — и снова лежал в камнях. Минуты (или часы) покоя, и снова рвался к нему сошедший с ума внешний мир.

Тогда скалы бешено накатывались, грозя раздавить, а хвоя метала в него зеленые стрелы. Потом, в коротком взрыве, все рассыпалось на частицы. «Атомы», — догадывался Жогин.

Когда мир успокаивался, подступали заботы жизни: приходилось создавать жилище и заботиться о питании. Жогин не мог отползти в сторону, в сосны, не мог развести костер. Потихоньку он сгребал к себе мох. Тот отрывался от камней легко, но с глуховатым, едва слышным хрипом.

…В конце концов Жогину удалось создать вокруг себя примитивную, но годную к жизни среду. Но пугали одиночество и собака.