Черная Ганьча

Он пропустил мимо ушей это ее "студент", принялся выспрашивать, как окончила десятилетку, думает ли дальше учиться и в каком техникуме или вузе. Сначала Лизка относилась к нему с недоверием, поглядывала искоса, следя за каждым его движением и готовая влепить ему еще одну оплеуху. Но он не дал ей повода подумать о нем плохо, стал рассказывать о себе. Получилось само собой, что до заставы они шли, разговаривая мирно и дружелюбно. Лизка рассказала, что документы отправлены в лесотехнический, что год после окончания десятилетки она пропустила, но ничего страшного, у нее уже год рабочего стажа в лесничестве - теперь примут.

- Все ищут свою синюю птицу, - мечтательно сказала Лизка. - Выдумывают разные фантазии. - Тряхнула рыжей головой: - А мне не надо ее. Вон их сколько, птиц, вокруг - синих, белых, зеленых. - Она доверительно обернулась к нему: - Кончу лесотехнический и сюда: хорошо в лесу, лучше нет...

Как так получилось, что они подружились, сами не могли понять. До самого отъезда на экзамены встречались тайком, редко, болтали о всякой чепухе. Больше говорил он, строил всяческие планы, Лизка безобидно посмеивалась. Притвора...

В день отъезда в Минск у нее дрожали губы. Она их кривила, наверное пробуя изобразить усмешку, какую видела на холеном лице заграничной актрисы в недавно просмотренном фильме. Ледяного равнодушия, как у актрисы, не получалось. К губам приклеилось подобие застывшей улыбки. Лизка стояла за полосой света, бившей из окна в сад.

Опаздывая, он перепрыгнул через низкий штакетник, ограждающий сад, прямо в кусты крыжовника, чертыхнулся вполголоса, продираясь к дорожке.

- Понимаешь, Лизок, никак от твоего папаши не вырваться. Глаз не сводит.

Она отстранилась от его протянутых рук, и тогда он заметил ее кривую, как у актрисы, усмешечку.

- Приветик, - сказала. - И до свидания. Можешь проваливаться, рыцарь печального образа.

- Ты чего?

- Я ничего. Просто так. Нравится.

- Я же не на гражданке.

- Мне какое дело. Вас таких много.

- Завела нового?

- Завела.

- Не Бутенко ли?

- Леша во сто раз лучше тебя.

Он изобразил в голосе удивление, хлопнул себя по лбу:

- Надо же! Темно, а она точно как снайпер! Подумать...

- Кто? - подозрительно спросила Лизка.

- Муха, Лизок.

- Чего?

- Какая муха тебя укусила?

- Дурак.

Он рассмеялся - на Лизку нельзя сердиться, просто невозможно, когда она, как еж, натопыривает иголки.

- Кончим?

- А чего же ты...

- Ничего же я. - Он обнял ее, она пробовала вырваться, правда, не очень настойчиво. - Перестанем ругаться, Лизок. Сегодня опоздал, а будешь возвращаться из Минска, встречу на станции, карету к перрону подам. Ты только не подкачай там на экзаменах.

Вся напускная сердитость с нее слетела:

- Не смей, слышишь! И не вздумай... Ты с ума сошел...

- Будет законный порядок, Лизочка. Черепок чего-нибудь сообразит. - Он постучал себя по лбу. - Ты поступи, а мне служить...

Она прикрыла ему рот ладошкой:

- Т-с-с... Отец!..

Старшина протопал мимо, в нескольких шагах, обернул голову к полосе света в сад, где роились ночные мотыльки и бабочки.

Лизка неумело прильнула губами к его губам. И выскользнула из рук.

19

Сурову показалось, что уже поздно, что проспал чрезмерно долго и мать, наверное, уехала без него. Он мигом сбросил с себя одеяло, вскочил с постели.

- Ты чего, Юрочка? Спал бы. Ляг еще на полчасика.

- На полчасика? - переспросил он, зевая. - Не стоит.

- Как знаешь.

Мать принялась накрывать к завтраку. Термос чаю приготовила с вечера, масло и хлеб стояли на столе под салфеткой. Чемодан наготове под вешалкой у двери.

Застилая кровать, Суров вздрагивал от знобящего холодка. Запахло осенью. Отъезд матери навеял щемящее чувство разлуки и одиночества. Он подумал, что минут через двадцать возвратится с границы газик, на нем он проводит мать и вернется в пустую квартиру, которая запахла жильем за эти несколько дней.

Вытираясь, украдкой посмотрел на нее. Мать будто ждала его взгляда.

- Ты что такой скучный встал? Не выспался?

- Нормально спал. Тебе показалось. - Выглянул в окно. - Не задождило бы. Похоже.

За спортгородком начинался сосняк. Через него пробили тропу к большаку, ведущему в обход лесничества к железнодорожной станции.

Суров сначала не поверил, увидев бегущего по тропе старшину. Кондрат Степанович бежал тяжелой рысцой, переваливаясь с боку на бок и придерживая рукой левый карман гимнастерки, словно там лежало нечто живое. Уже видать было красное от бега лицо, опустившиеся книзу усы и темные пятна пота на хлопчатобумажной гимнастерке. Обогнув спортгородок, Холод перешел на скорый шаг, часто ловя воздух открытым ртом.

Анастасия Сергеевна с чашкой чая в руке остановилась на полпути к столу и тоже смотрела в окно.

- Что же ты, Юрочка! Поторопись.

- Успокойся, мам.

- Какой ты, право.

Суров давно взял себе за правило сдерживать эмоции. Что бы и где ни случилось, держать себя в руках, не показывать, что взволнован. И сейчас, когда Холод, подходя к крыльцу, поправил фуражку, он открыл дверь.

Старшина покосился в сторону Анастасии Сергеевны - она все еще держала в руках чашку чая.

- Чэпэ, товарищ капитан!

Суров натянул гимнастерку.