Черная графиня

– Да все тривиально, доктор. Я купила новое изобретение, примус. Залила, зажгла спичку и… дальше не помню ничего. Только взрыв сильный, да стекла почему-то полетели в комнату, вот и руку, что придерживала примус, обожгло и дернуло. А дальше я уже была не в себе. Бросилась, в чем была, к Маркелу. Я рядом квартирку в доходных домах снимала. Теперь, видно, не сдадут. А с Маркелом мы старые знакомцы. И проживаем рядом. Да иногда у князя Голицына на вечерах встречались.

Тут в палате повисла тишина изумления. Изумлялся доктор, ибо о судимости Маркела он знал, а вот о князе Голицыне не слышал.

Вид у доктора был такой обескураженный, что Лиза рассмеялась. Хотя смеяться было больно. И ногам, и животу, и рукам – везде эти стеклянные осколки побывали.

– У меня к вам просьба, доктор. Уж вы подтвердите, ежели полиция будет к этому событию проявлять любопытство, то расскажите, что сейчас от меня услышали. А то они начнут… – И Лиза снова задремала.

Видно, укол ей сделали, потому что вместо кошмаров, которые ее мучили с определенной поры, сквозь дрему заскользил туман, как поют – сиреневый, а она тихонько снова стала маленькой, нет, просто очень маленькой девочкой. Теплая тетенька тихонько несла ее к саням, а что-то солененькое капало и капало на личико. И шептала эта тетенька, сторожко оглядываясь по сторонам:

– Лизонька, запомни, радость моя, ты царская доченька. Только Бог не услышал молитвы наши. Но тебе будет хорошо, ты только не забывай, не забывай…

Графиня Миттрах не забывала, не зная что, но засыпала, и туман, туман…

«Видно, дело идет к лучшему, уж и жар почти спал», – подумала сиделка-монахиня, проведя тихонько сухой своей рукой по лбу Лизы.

– Да, да, мама моя, я так по тебе тоскую, – пробормотала Лиза, и вновь – туман сонный тихонько заволакивает палату.

Альбом № 1. Московское купечество и некоторые места его обитания (Прототипы действующих лиц)

Примечание автора

Автор не утверждает, что это доподлинные портреты наших героев – Фомы Ильича с супругой, Фемистокла Ивановича с супругой и Маркела Авраамовича с супругой. Но жители Басманных переулков утверждают: «Нет, это оне, барин, оне, хорошие были люди, церковь чтили и богоугодные дела делали весьма, весьма».

Старая Басманная до сноса домов справа

Басманная больница на Новой Басманной

Старая Басманная

Площадь Разгуляй. Дворец Брюса, ныне Институт строительный

Глава II. Графиня Миттрах Елизавета Николаевна

Туман заволакивает и переносит меня в Смольный институт. Так его называли. Но следовало добавлять: благородных девиц.

Мне, как и остальным в группе, – по семь-восемь лет. Я, помню, много плакала, но – по ночам. Днем мы должны иметь вид бодрый и довольный. А мы все скучали по мамам. По теплу, которое мы запомнили надолго. Может – на всю жизнь.

А пока я, как и другие, «кофейница», или кофулька[12]. И мы с уважением и радостью смотрели на старших, с их синими, затем серыми, и самых старших – белыми платьями.

Да, посмотрели бы сейчас на меня мои смолянки. Вся в кровоподтеках, да и на левой руке уж точно будет протез в виде перчатки.

Я закончила Смольный как лучшая. Получила шифр[13] – золотой вензель с инициалами императрицы.

Подошел срок выпускных экзаменов. Император, императрица и их дети – присутствовали.

На меня – посматривали. Я уже знала, что я – тоже Романова. Только как-то без брака я родилась. Поэтому и воспитывало меня до 7 лет семейство Миттрахов. Из Финляндии они были, аристократы финно-шведские. Знаю, мне дали титул графини. Все бы ничего, но сама не пойму – у меня появилась обида на императорское семейство. Я все видела, чувствовала и думала – как же так. Почему меня обездолили. Почему я не получила ни материнской ласки в детстве, ни теплоты семьи в юности.

Не одна я плакала по ночам да тосковала в храме на дежурной молитве. Все мы, дети, хотели вернуться домой. Но вот что однажды произошло.

Я этот день вспоминаю постоянно. Меня послали в сад при институте, подрезать розы. У ограды они особенно разрослись. Я уже была в выпускном классе, шла на шифр. Свое белое повседневное платье прикрыла фартуком. Взяла садовые ножницы и перчатки и так тихонько работаю у ограды. Знаю, что глазеть по сторонам не принято, но… А за оградой, недалеко от въезда, по которому к нам император или наследник приезжали, болтался, в смысле, ходил офеня[14]. Такой высокий, крепкий. Курит, запах махорки легко меня достигает. Поглядывает. И все улыбается. Чего ему весело.

День пасмурный, тучи низко так несутся, словно предупреждают – эй, девушка, поберегись.

Меня все зовут Миттрашка, у нас у всех были прозвища фамильные. По именам не называли. Поэтому, когда уже сейчас, через много лет, встречаешь кого, то и слышишь:

– Ох, голубушка Нарышкина, как ты хороша, ах-ах.