Черная Калитва

— Или сложней, — согласился Белоусов. — Женщина на войне — явление новое, мы всех последствий еще не знаем. Женщина — мать, хранительница очага, женщина — любимая. Ведь если мысленный взгляд в историю кинуть, женщин-солдат и не бывало, так чтоб целый батальон из них сформировать или даже роту. В армии мужские традиции, мальчишка с детства в войну играет, ружье у него, барабан, а у девочки — кукла, цветы, вышивание.

— Фантазии у них!

— Это само собой. Да еще в мужском окружении. Все-таки в авиации служим, кругом женихи один другого краше.

— Это я понимаю. Не ясно только, почему мы им классными дамами должны быть, за поведением их смотреть?

— А почему нет, если нам их доверили? Мы старше, опытней.

— Трудно.

— Нелегко.

Военинженер третьего ранга хоть и окончил военную академию, в армейских тонкостях разбирался, но, по мнению военкома, был человеком без военной косточки, слишком мягким в сложившихся обстоятельствах. Враг наседал, не сегодня завтра смертельный бой случится принять, какие уж тут цветочки, одна вон кошку вышила и лебедей. Плывут по глади вод. И это в казарме! Служба есть служба. Запретить? Самое простое — запретить. Главное, не позволить себе размякнуть, поблажки им начнешь делать, пиши пропало. Апанасенко больше всего именно этого боялся. И дрогнул только раз. Ночью на дежурстве телеграфистка плакала у аппарата. Закрыла лицо руками, слезы падали на движущуюся ленту. Он подошел, прочитал: «Самолет №… мотор №… на базу не вернулся». Подумал, может, там отец, брат, жених этой телеграфистки в этом самолете. Надо было найти слова утешения, положил руку на ее вздрагивающее плечо, она подняла глаза, полные слез, сказала:

— Жалко…

— Война, — сказал военком и отдернул руку, а потом простить себе не мог поспешности, с какой готов был посочувствовать. Раскис, увидел, собой хороша, руку на плечо.

— Вид красоты рождает смущение, — сказал комбат.

А если кто подумает, амуры хотел завести? Влюбился? Больше всего старший батальонный комиссар боялся не того, что влюбится и этим подаст пример для подражания — влюбиться он не должен был, не имел права как женатый человек, но мог к кому-то относиться лучше, к кому-то хуже, сам не замечая этого. Ну вот та, красивая, что на железнодорожников собиралась жаловаться члену Военного совета, он у нее фамилии не спросил, а у подруги ее, она всегда с подружкой ходила, чего проще! Запросто мог бы: «Товарищ боец, подойдите ко мне. Как ваша фамилия?»

— Знаешь, — сказал он комбату, — в нашем положении строгость необходима, как основное средство поддержания самодисциплины. Тут ведь только начни, дай поблажку, и семью забудешь, и жену, которая ждет.

Комбат пожал плечами:

— Чувство выражается тем энергичней, чем лаконичней средство.

И что он этим хотел сказать?

Часовой все ходил (ходила, совсем запутаться можно!) у шлагбаума, и лихо сдвинутая пилотка не падала. Лицо у часового было строгим. Службу несет старательно, отметил старший батальонный комиссар, перекусывая нитку и пряча иголку за подкладку фуражки.

Надо было идти проверить маскировку, посмотреть, как работает смена на узле связи, поинтересоваться, какие новости поступают с передовой. Положение, сложившееся под Харьковом, тревожило Апанасенко, он понимал, что именно на их фронте решается сейчас судьба летней кампании этого, сорок второго года.

Зарево над станцией все разгоралось и разгоралось. Рвались боеприпасы, судя по звуку, артиллерийские снаряды. Патроны рвутся не так и мины иначе. Зенитки молчали, значит, немцы, сбросив бомбы, улетели. Теперь они должны были снова прилететь минут через пятнадцать. Они всегда налетали волнами с интервалами в десять — пятнадцать минут. Последнее время — каждую ночь.

Апанасенко относился к бомбежкам спокойно: привык. Он был кадровым военным, за его плечами две войны стояло, он так говорил не без гордости, когда в политотделе просился в другую часть: «У меня две войны за плечами…» И грудью вперед двигал, чтоб видно было медаль «Двадцать лет РККА». Однако переводу в другую часть это не способствовало. «Вы здесь нужней», — ему сказали, а вот относиться к ночным налетам без страха прошлый опыт помогал. За сорок первый год особенно много пришлось ему пережить по этой части: и эшелон его бомбили, и под откос он на полном ходу прыгал, и как-то из горящего бензовоза выскакивал в придорожный кювет, гимнастерка горела и бриджи.

Узел связи — сложный организм. Сердце и пульс. Разобраться во всех тонкостях его работы не так-то просто, а потому первым делом Матвей Филиппович отправился именно туда, на узел. На шатком крылечке вытер ноги о разостланную мокрую тряпку.

Заканчивался прием донесений об итогах боевых операций за прошедший день. Поступали разведданные, шли сообщения инженерной службы о состоянии и потерях боевой техники, обеспечении запчастями, боеприпасами. По всему было видно, немцы начали широкое наступление и пока остановить их ни сил, ни средств нет. Мимо прошел знакомый капитан из разведотдела с мотком телеграфной ленты в руке.

— Как там? — спросил Апанасенко.