Черная камея

Она дала мне адрес.

«“Коттеджи Лафреньер”, – сказала Мона. – Я сегодня утром туда звонила».

«Но откуда ты знала, что я приеду? Я, конечно, в восторге, что ты им позвонила, но откуда ты знала?»

«Я ведьма, – ответила Мона. – Я знала, когда именно ты выехал с фермы Блэквуд. Точно так я знаю, что Гоблин сейчас вместе с нами в машине. Он сидит за тобой. А ты ведь даже об этом не догадывался, да? Но я этого не добивалась. Я хотела лишь, чтобы ты приехал».

«Ты меня околдовала, – сказал я. – Я не сплю с тех пор, как увидел тебя, ночью я брежу тобой, умираю от желания прийти к тебе. – Я едва мог следить за дорогой. – Мне помешали только юристы и завещания, рассказы о неверности и детях-сиротах, старая мебель, с которой связано одно привидение, и новая связь, такая же крепкая, какая будет у нас с тобой».

«Господи, ну и лексикончик у тебя, – сказала она. – А может быть, все дело в твоей манере. Тебе давно следовало прийти ко мне. Я вечная Офелия, плывущая в ручье среди цветов. Мне так нужен твой поэтический слог. Ты сможешь вести, если я расстегну тебе брюки?»

«Нет, не нужно, иначе мы куда-нибудь врежемся. Мне кажется, это какая-то галлюцинация».

«Нет, все происходит наяву. Ты захватил с собою кондомы?»

«О господи, нет».

Мы как раз доехали до Кэнал-стрит. Я знал, где находятся «Коттеджи Лафреньер». Мы с Линелль три раза заглядывали в маленькое французское бистро, где готовили очень вкусно.

«Мона, Мона, Мона, – забормотал я. – Мы должны во что бы то ни стало раздобыть кондомы! Но где?»

«Нет нужды, – сказала она. – В моей сумочке их целая тонна».

24

«Коттеджи Лафреньер» располагались вокруг главного двора, выложенного кирпичом, где теснились пальмы и банановые деревья, а в центре бил фонтан-желание, который когда-то, возможно, и служил каким-то целям. Сейчас он был простым украшением, и люди пристрастились швырять в него всевозможную мелочь, загадывая желания.

Мона получила номер легко, словно каждый день регистрировалась в отеле, и даже велела мне убрать деньги: счет отправят ее семейству. Я запротестовал, и тогда она прошептала:

«Покажи свою силу, когда мы окажемся в постели».

Мы сразу направились в маленький коттедж, чтобы сделать именно это – залечь в современную кровать металлической конструкции с очаровательным балдахином в виде металлической виноградной лозы с листьями и плодами и воздушной тканью, слегка подхваченной по четырем углам.

Как только дверь была заперта на ключ, мы скинули с себя одежду без всякого стеснения, и когда я увидел Мону обнаженной, когда я увидел ее розовые соски и маленькое пламя рыжих волос между ног, я чуть не помешался.

Мона помогла мне надеть кондом, именно Моне, а не мне хватило здравого смысла стащить с кровати покрывало, чтобы не запачкать. Покрывало полетело на пол, а мы набросились друг на друга, как маленькие зверьки в джунглях.

Что бы там ни происходило в моей жизни, я вдруг понял, что исполнил свою самую дикую мечту – и не важно, что мечта была совсем новой, она была дикая, она шла от сердца, и я никогда-никогда этого не забуду. Я никогда не забуду лицо Моны, как оно раскраснелось от последнего спазма, погрузившего меня в чистейшую нирвану.

Когда все было кончено, мы лежали обнявшись, такие теплые, удовлетворенные, и нежно, даже игриво целовали друг друга.

«Ну, слава богу, – прошептала она мне на ухо и помогла освободиться от грязного кондома, потом сходила за полотенцем и вытерла меня. Снова поцеловав, сказала: – Я хочу взять его в рот. Идем, я вымою тебя в ванне, а потом сделаю это».

Я галантно запротестовал. Мне вовсе не требовалось такое жертвенное обожание!

«Но я хочу, Тарквиний, – сказала она. – Мне хотелось это сделать еще в машине. Ужасно хотелось. Я никогда раньше этого не делала. Идем же!» – и меня повели, как раба, в отделанную кафелем ванную, где она провела возбуждающее омовение, а потом мы вернулись в кровать на смятые простыни, и она сразу взяла его в рот и принялась ласкать языком, и лизать самый кончик, а потом я умер, когда кончил. Из меня ушли все силы, вся энергия, все мечты.

«Тебе никогда раньше так не делали?» – проворковала она мне в ухо, укладываясь рядом.

«Нет, – только и мог ответить я. – Мы можем сейчас поспать, вот так, прижавшись друг к другу?»

В ответ я почувствовал теплую тяжесть одеяла, и ее прохладную руку у меня на спине, и губы, целующие меня в веки. От ее груди и лобка шел влажный жар. А от легкого ветерка кондиционера, остужавшего комнату, нам стало еще уютнее.

«Тарквиний, ты очень красивый мальчик, – прошептала Мона. – Знаешь, а твой призрак здесь. Наблюдает за нами».

«Уходи, Гоблин, – сказал я. – Оставь меня сейчас, или, клянусь, я долго не буду с тобой разговаривать. – Потом я повернулся и оглядел комнату. – Ты все еще видишь его?» – спросил я у Моны.

«Нет, – ответила она. – Он ушел. – Она откинулась на подушки рядом со мной. – Я снова Офелия. Я плыву по воде, и меня поддерживают только “крапива, лютик, ирис, орхидеи” [18], и я никогда не погружусь “в трясину смерти”. Ты даже не представляешь, каково мне».