Черная камея

Но пора перейти к рассказу обо мне и Гоблине и о том, как я получил образование. Перед этим, однако, позволь мне, насколько возможно, проследить родословную Блэквудов. Манфред – наш патриарх, и Уильям приходится ему сыном. Уильям родил Гравье. Гравье – Папашку. А Папашка на закате жизни, когда он и Милочка уже отчаялись завести ребенка, произвели на свет Пэтси. В возрасте шестнадцати лет Пэтси родила меня – Тарквиния Энтони Блэквуда. Что касается моего отца, то позволь мне сразу же внести в этот вопрос ясность: никакого отца у меня нет.

У Пэтси весьма смутное представление о том, что происходило с ней в те недели, когда я мог быть зачат. Она лишь помнит, что пела с ансамблем в Новом Орлеане, раздобыв фальшивые документы, чтобы получить работу в клубе, где играл этот ансамбль, и с целой компанией музыкантов и певцов жила в квартире на Эспланейд-авеню, где было «полно табака, вина и общения».

Я часто гадал, почему Пэтси не сделала аборт. Наверняка она ухитрилась бы это устроить. И каждый раз меня терзает одно подозрение: Пэтси, скорее всего, думала, что материнство сделает ее взрослой в глазах Папашки и Милочки и тогда они предоставят ей свободу и деньги. Однако Пэтси не получила ни того ни другого. И вот на руках шестнадцатилетней девчонки оказался младенец, годившийся ей скорее в младшие братья, чем в сыновья. Она понятия не имела, что со мною делать, и упорно продолжала осуществлять свою мечту: стать известной певицей в стиле кантри и заиметь собственный ансамбль.

Мне приходится вспоминать об этом, когда я думаю о матери. Приходится изгонять из сердца ненависть к ней. Но каждый раз я не могу не чувствовать боли. Стыдно в подобном признаваться, но я готов ее убить. Я презираю ее. Возможно, я теперь превратился в чудовище, благодаря поворотам судьбы, которых мог бы избежать, имея хотя бы намек на то, что меня ждет впереди. Но Пэтси тоже чудовище, хотя и другого сорта.

Но вернусь к истории о себе и Гоблине, расскажу, как воспитывали меня и как я, в свою очередь, воспитывал его.

8

Я уже говорил, что Гоблин мой двойник. Позволь еще раз это повторить, ибо он каждый раз является передо мной в облике моей абсолютно идеальной копии, так что всю свою жизнь я отражался в Гоблине как в зеркале, хотя этого не сознавал.

Что до его личности, желаний, характера, то все это ко мне не имело никакого отношения. Временами он становился настоящим дьяволом, мог унизить меня или смутить, а мне редко удавалось одержать верх, хотя я довольно рано понял, что если не обращать на него никакого внимания (что, кстати, требовало огромного усилия воли), то он поблекнет и в конце концов исчезнет.

Иногда я был занят лишь тем, что рассматривал Гоблина, чтобы лучше узнать, как выгляжу я сам, а когда мне приходилось хоть как-то меняться, например подстригать волосы, то Гоблин каждый раз сжимал кулачки, строил жуткие рожицы и беззвучно топал ножкой. Из-за этого я чаще всего ходил с длинной прической. С годами Гоблин начал проявлять интерес к тому, как мы одеты, иногда даже швырял на пол рубашку и штанишки, которые хотел видеть на мне.

Но я слишком углубляюсь в мелочи, а должен рассказывать все по порядку.

Мое первое ясное воспоминание – празднование моего трехлетия в кухне, где собрались Милочка, Жасмин, ее сестра Лолли, их мать, Маленькая Ида, и бабушка, Большая Рамона. Все разместились на высоких табуретах или стульях за белым блестящим кухонным столом и не сводили с меня глаз, а я сидел за детским столиком и разговаривал только с Гоблином, занявшим место рядом. Я объяснял ему, как держать вилку, хотя сам только недавно этому научился, и как правильно есть торт.

Ему накрыли слева от меня, поставив на стол точно такой же стакан молока и кусок торта, и придвинули маленький стульчик. В какой-то момент он схватил мою левую руку – я левша, а он правша – и размазал ею мой торт по тарелке.

Я разревелся. До того момента я и представить не мог, как силен приятель: он двигал моей рукой, а я вовсе не собирался размазывать торт по тарелке, а хотел его съесть. В ту же секунду в кухне поднялась невероятная суматоха, все бросились ко мне, Милочка пыталась осушить мои слезы и в то же самое время приговаривала, что я «натворил дел».

По случаю праздника мы с Гоблином были в одинаковых синих матросских костюмчиках. Даже в том раннем возрасте у меня было смутное ощущение, что он такой сильный из-за ливня на улице.

Я любил в такие дождливые дни стоять у задней двери, укрывшись за рамой с сеткой от москитов, и смотреть, как льется сверху дождь, чувствуя за спиной тепло ярко освещенной электрическими лампами кухни, слушая, как из радио доносится какая-нибудь старая песенка или Папашка играет на губной гармошке, и ощущая приятный запах, доносившийся из духовки. Я знал, что меня окружают дорогие мне и любящие меня люди.

Но позволь вернуться к моему дню рождения.