Черная камея

Тем временем ко мне по-прежнему приближалась хорошенькая молодая женщина. Теперь я мог разглядеть, что она улыбается и что одета прелестно и очень старомодно: кружевная блузка под горло с рукавами гиго и камеей, затянутая в талии темная юбка из тафты до самой земли. У нее была высокая полная грудь и роскошные бедра, покачивавшиеся при ходьбе. Лакомый кусочек. Каштановые волосы убраны с лица, виски и лоб открыты, а в больших темных глазах светится веселье.

Наконец она дошла до ровной лужайки, на которой стоит наш дом, и слегка вздохнула, словно прогулка с края болот была нелегкой.

«Но тебя ведь не похоронили на том кладбище?» – спросил я, как будто мы были лучшими друзьями.

«Нет», – ответила она тихим милым голоском, подходя еще ближе и усаживаясь рядом со мной на ступеньку. При малейшем движении в ушах у нее подрагивали черно-белые серьги-камеи.

«А ты действительно красавчик, как все говорят, – улыбнулась незнакомка. – Да что там, ты уже мужчина. Так чего же ты так беспокоишься? – И добавила очень нежно: – Тебе нужна такая хорошенькая девушка вроде меня, чтобы ты понял, на что способен?»

«А кто сказал тебе, что я беспокоюсь?» – поинтересовался я.

Она была просто великолепна – так, во всяком случае, мне показалось. Природа одарила ее не только восхитительным лицом и прекрасными большими глазами, но и бойкостью, свежестью, утонченностью. Разумеется, это впечатление усиливал и корсет, затянувший тонкую талию, и оборки на блузке, туго накрахмаленные, безукоризненно отутюженные. Юбка из тафты, поблескивавшая на солнце, была темно-шоколадного цвета, а маленькие ножки обуты в причудливые высокие ботинки со шнурками.

«Я просто знаю, что ты беспокоишься, – ответила она. – Я многое знаю. Можно сказать, все, что происходит. Люди на земле полагают, что все идет своим чередом, но это не так. На самом деле каждую секунду что-то случается».

Она потянулась вперед и взяла в обе руки мою правую ладонь. А я снова испытал потрясение, как от электрошока, по всему телу побежали восхитительные мурашки, я наклонился вперед, чтобы поцеловать ее в губы.

Она игриво отпрянула, но только для виду, а потом, прижавшись грудью к моей руке, сказала:

«Пойдем скорее в дом. Я хочу, чтобы ты зажег лампы».

Это предложение показалось мне очень разумным. Я ненавидел длинные тени приближающегося вечера. Пора зажечь лампы. Осветить весь мир.

«Я тоже ненавижу тени», – сказала она.

Мы поднялись вместе. У меня слегка кружилась голова, но я не хотел, чтобы она об этом догадалась. Мы вместе вошли в дом, объятый прохладной тишиной. Я лишь услышал, как в кухне тихонько журчит вода. Четыре часа дня. Обед подадут только через два часа. Но как необычно теперь выглядел дом! И какой здесь стоял своеобразный запах: кожи, растоптанных цветов, а еще нафталина и воска.

Гостиная была заполнена совершенно другой мебелью: строгими диванами и стульями на блестящих черных ножках – настоящей викторианской мебелью, как мне показалось. Привычное мне пианино сменил огромный старинный рояль. На окнах висели тяжелые бархатные портьеры темно-синего цвета, как ночное небо, а кружевные полотнища были изящно разрисованы павлинами. Окна открыты. Как красиво, когда легкий ветерок колышет кружевных павлинов, подумал я, как красиво.

Я затрепетал от восторга, уверенный, что вижу перед собой идеальную красоту, и все остальное утратило для меня всякое значение.

Оглядев столовую, я понял, что она тоже изменилась: на окнах появились шелковые портьеры персикового цвета с золотой бахромой, стол стал овальным, в центре его возвышалась ваза с цветами. Свежие розы, настоящие садовые розы на коротких стеблях, скинувшие несколько лепестков на вощеную столешницу. Не холодные в своем великолепии гибриды, выращенные в оранжерее, а обыкновенные розы, которые колются и могут оцарапать руки. На круглой вазе застыли капельки воды.

«Великолепно, не правда ли? – обратилась она ко мне. – Я сама выбирала ткань на портьеры. Я очень много сделала. И по мелочам, и серьезные вещи. Эти розы я срезала на заднем дворе, где разбила розарий. Здесь не было розария до меня. Хочешь его увидеть?»

У меня в мыслях промелькнул слабый протест, что, мол, на ферме Блэквуд нет розария, что на его месте давным-давно соорудили бассейн, но подобное заявление могло бы показаться сейчас неуместным и даже грубым.

Я повернулся к ней и сказал, что не могу больше сдерживаться, а потом наклонился и припал губами к ее рту. Ни в одном сне я не испытывал ничего подобного. Никогда я не ощущал ничего подобного. Никогда не знал ничего подобного. Даже сквозь одежду я почувствовал жар ее тела – такой нестерпимый, что я чуть не испытал экстаза. Я обнял ее, приподнял, прижался к ней коленями и проник языком в ее рот.

Когда она отстранилась, мне понадобилось собрать в кулак все самообладание, чтобы позволить ей упереться ручкой в мою грудь.

«Зажги лампы для меня, Квинн, – велела она. – Сам знаешь какие. Масляные лампы. Зажги их. А потом я сделаю тебя самым счастливым юношей на всем белом свете».

«Да, да, конечно», – кивнул я.