Черная камея

Голос мой бесстрастно произносил бессмысленные слова, ведь в эту минуту я думал лишь о нестерпимом голоде.

«Этот человек сюда вторгся, вторгся, вторгся...»

– Ты не можешь причинить мне зло, Квинн. – Стирлинг говорил очень спокойно и рассудительно. – Ты не станешь это делать. Нас слишком многое связывает. Я всегда тебя понимал. Я всегда понимал Гоблина. Неужели теперь ты готов предать наше прошлое?

– Это старый долг, – ответил я, перейдя на шепот.

Я знал, что стою сейчас на ярком свету от люстры и что он может разглядеть, каким я стал сильным после изменения. Необычного изменения, очень необычного. Мне, охваченному истинным безумием, показалось, что страх в его душе перешел в панику и она лишь усилила аромат крови.

Интересно, слышат ли псы запах страха? Вампиры слышат его. Вампиры рассчитывают на него. Вампиры считают его изысканным. Вампиры не в силах перед ним устоять.

– Ты не прав, – сказал он тоже шепотом, словно один мой взгляд лишил его последних сил. Так происходило практически со всеми смертными, и Стирлинг понимал, что бесполезно сопротивляться. – Не поступай так, мальчик мой, – едва слышно проговорил он.

Плохо сознавая, что делаю, я потянулся к Стирлингу, но, едва пальцы коснулись его плеча, меня словно ударило током.

«Раздави его. Раздроби ему кости, но сначала, что самое важное, поглоти его душу вместе с кровью».

– Разве ты не понимаешь?..

Он умолк, и остальное я извлек из его сознания: Таламаска не останется в стороне, и тогда пострадают все. Вампиры, Охотники за Кровью, Дети Тысячелетий покинули Новый Орлеан. Растворились во тьме. Наступило перемирие. А теперь я намерен его нарушить!

– В Таламаске меня не знают, – сказал я, – а если и знают, то не в этом качестве. То, каким я стал, известно только тебе, мой старый друг, и в этом-то весь ужас. Ты знаешь, во что я превратился, поэтому то, что сейчас произойдет, неминуемо.

Я склонился к нему и тронул губами его шею. Мой друг, мой самый дорогой друг во всем мире... Так когда-то было. А теперь у нас с ним будет другое единение. Вожделение старое и новое. Мальчишкой я любил его. Кровь пульсировала в его артерии. Моя левая рука скользнула под его правый локоть. Только не надо делать ему больно. Он все равно не сможет убежать. И даже не попытается.

– Больно не будет, Стирлинг, – прошептал я и осторожно пронзил зубами кожу.

Кровь медленно наполнила мой рот, а вместе с ней в меня влились его мечты, его жизнь.

«Безвинен!..» Слово обожгло, затмив собою наслаждение. Передо мной поплыли фигуры, я услышал голоса. Стирлинг проталкивался сквозь толпу, с мольбой обращаясь ко мне в этом видении, произнося одно только слово: «Безвинен». Я снова превратился в мальчишку из прошлого, а Стирлинг все повторял и повторял: «Безвинен». Но я не мог прервать начатого.

За меня это сделал кто-то другой.

Я почувствовал, как в плечо вцепилась железная рука и оторвала меня от Стирлинга, а тот зашатался, чуть не упал, потом тяжело рухнул боком на стул возле письменного стола.

Меня отшвырнули к книжному шкафу. Я слизнул кровь с губы и попытался справиться с головокружением. Мне показалось, что люстра закачалась и картины на стенах вспыхнули яркими красками.

Твердая рука легла мне на грудь, чтобы поддержать и отодвинуть назад.

И только тогда я осознал, что вижу перед собой Лестата.

3

Я быстро пришел в себя. Его взгляд был прикован ко мне, и у меня не было ни малейшего намерения отводить глаза. Тем не менее я не смог удержаться и оглядел его с головы до ног. Он выглядел потрясающе – именно так, как себя и описывал. Я должен был его внимательно разглядеть, изучить каждую черточку, пусть даже это будет последнее, что я увижу, прежде чем кану в небытие.

Его бледно-золотистая кожа чудесным образом оттеняла фиалково-голубые глаза, светлая спутанная грива вьющихся волос достигала плеч. Очки с цветными стеклами, почти такого же фиолетового оттенка, как и глаза, он сдвинул на макушку и рассматривал меня, слегка хмуря светлые брови, – возможно, ждал, когда ко мне вернется самообладание. Впрочем, это всего лишь мои догадки.

Я сразу обратил внимание, что на нем тот самый черный бархатный сюртук с пуговицами-камеями, который упомянут в той части Вампирских хроник, что названа «Меррик»: каждая маленькая камея, я мог бы с уверенностью утверждать, была из сардоникса, а сам сюртук выглядел очень причудливо – приталенный и расклешенный книзу. Льняная рубашка с распахнутым воротом, простые серые брюки и непримечательные черные ботинки.

Что отпечаталось в моем сознании, так это его лицо: широкое и напряженное, с огромными глазами, точеным чувственным ртом и несколько тяжеловатым подбородком, – в целом оно выглядело гораздо притягательнее, чем он сам считал.

Описывая свою внешность, он не отдавал ей должное, потому что не подозревал об одной немаловажной детали: все его черты были прекрасны, но самое главное – озарены мощным внутренним огнем.

В его взгляде не было ненависти. И он уже не поддерживал меня рукой.