Черная книга

Наследник стал рассказывать Писцу, каким образом он избавлялся от книг, оказавших на него влияние. Писец записал рассказ Наследника о том, как он сжег все имеющиеся во дворце тома Вольтера, потому что, читая этого писателя, вспоминая его произведения, он чувствовал себя умнее, остроумнее и холоднее, этаким французским шутником, но не самим собой. Из дворца, как записал Писец, были вывезены книги Шопенгауэра, потому что, глядя на них, Наследник помимо своей воли отождествлял себя с автором, и в результате на османский престол мог сесть не настоящий наследник, а пессимистически настроенный немецкий философ. Тома Руссо, на приобретение которых было израсходовано столько средств, превращали Наследника в дикого человека, пытающегося самого себя поймать на месте преступления, а потому были разорваны и выброшены из дворца. «Я сжег всех французских философов, Дельтура и Де Пассе, Морелли, который считал, что мир можно постичь разумом, и Бришо, утверждающего противоположное: читая их, я видел себя не падишахом, как мне надлежало быть, а ироничным профессором-полемистом, пытающимся опровергнуть неверные взгляды мыслителей, живших до него». Так говорил Наследник. Он сжег «Сказки тысячи и одной ночи», потому что переодетые падишахи, описанные в этой книге, не были такими, каким должен был стать Наследник. Он сжег «Макбета», ибо каждый раз, когда читал эту книгу, видел себя трусом и безвольным человеком, готовым ради трона обагрить руки в крови, и – что хуже – вместо того чтобы стыдиться, что он таков, испытывал некую гордость. Он велел увезти из дворца «Месневи», потому что всякий раз при выборе рассказа из этой беспорядочной книги он отождествлял себя с дервишем, верящим, что изложенные Мевляной истории и есть сама жизнь. «Шейха Галипа я сжег, – пояснял Наследник, – потому что, читая его, я становился „грустным влюбленным“. С Ботфолио расправился, потому что из-за него представлял себя западным человеком, мечтающим стать восточным, а с Зерхани – потому что, читая его произведения, я превращался в человека Востока, мечтающего стать человеком Запада; я не хотел видеть себя ни восточным, ни заладным человеком, ни увлеченным, ни сумасшедшим, ни авантюристом, никем другим из героев этих книг». После этого обычно звучал мотив, который Писец за шесть лет запечатлел в несчетном количестве тетрадей несчетное количество раз: «Я хотел быть самим собой, только самим собой, я хотел быть только самим собой».

Наследник знал, что это непросто. После того как он избавился почти от всех книг и много лет диктовал Писцу свои воспоминания, он перестал слышать чужие рассказы внутри себя, однако в уме Наследника воцарилась такая непереносимая тишина, что он против воли отправил одного из своих слуг в город купить новые книги. Проглотив залпом эти книги, он сначала высмеивал их авторов, а потом торжественно и гневно сжигал, но поскольку продолжал слышать их голоса и невольно подражал этим авторам, то решил, что избавиться от них может, только читая другие книги; с грустью понимая, что клин можно выбить только клином, он посылал человека в магазины Бейоглу, где торговали зарубежной литературой и всегда с нетерпением ждали посланца от Наследника. В одном месте Писец записал: «Приняв решение „быть самим собой“, Наследник Осман Джалалиддин Эфенди ровно десять лет воевал с книгами»; Наследник поправил его: «Напиши: сражался не на жизнь, а на смерть!» Через десять лет после непрекращающейся борьбы с книгами Наследник Осман Джалалиддин Эфенди понял, что сумеет стать самим собой, только если противопоставит голосам, мыслям и историям из этих книг свой голос, свои мысли и свои истории. Тогда он нанял Писца.

Наследник кричал сверху, с лестницы: «В течение десяти лет Наследник Осман Дже-лалиддин Эфенди яростно боролся не только с книгами, но и со всем, что мешало ему стать самим собой». Писец аккуратно записывал это предложение, повторенное уже тысячу раз и произносимое в тысячу первый с той же убежденностью и волнением, что и в первый; дальше шли такие же решительные слова. Писец записал, что в течение десяти лет Наследник боролся не только с книгами, но и с окружающими вещами, которые воздействовали на него не меньше, чем книги.