За одно он готов был поручиться – за то, что никогда здесь не бывал. Люди, попадавшиеся по дороге – все в черном, некоторые – при оружии, – почтительно кланялись его сопровождающему. Высокий ранг, должно быть, или высокий род. По внешности, однако, незаметно. Но где же такое может быть?..
Мысль в голову приходила только одна, но он гнал ее прочь – вздор, даже детям известно, что там – совсем другое… Так что же тогда?..
…Сначала он увидел – глаза, и только потом рассмотрел – лицо. И пришел в ужас. Он не позволял себе верить – но только один мог выглядеть так. Но ведь не может же этого быть!
– Эдрахил?
Тот же голос… Великие Валар, но как же…
Он пошатнулся.
– Сядь.
Он не заметил, кто пододвинул ему резное невысокое кресло; ноги подкосились. Близко-близко – невероятные светлые глаза.
– Узнал? Не надо бы тебе… Так и считал бы меня Владыкой Судеб и думал бы, что все это тебе померещилось.
– Ангамандо… – сдавлено.
– Так вы и называете. Тяжело? Хотел бы уйти отсюда?
Эльф кивнул, потянув ворот рубахи.
– Финарато примет тебя, – задумчиво сказал ясноглазый. – Что ж… взамен я попрошу только об одном.
– Что?.. – Эдрахил не узнавал собственного голоса.
– Ты должен дать клятву не поднимать оружия против Людей Севера. Против Твердыни.
Эльф замотал головой:
– Я… клянусь, что убью любого Орка…
– Я разве говорил об Орках? – с мягкой настойчивостью перебил ясноглазый. – Я говорил о Людях. О тех, кто тебя спас, кто выходил тебя.
– А… ты? – Эльф и сам точно не знал, о чем спрашивает.
– Я только раны залечил. Я не тороплю; конечно, ты должен обдумать все. Захочешь – останешься. Дашь клятву – иди с миром.
– Остаться… рабом твоим?
Ясноглазый пожал плечами:
– Глупости. Одним из нас.
– Воевать… против… своего народа? Ты понимаешь, что предлагаешь мне?!
– Здесь не только воины. Книжники, целители, менестрели, мастера камня и металла, звездочеты…
«Какая-то ловушка, что ли? Не понимаю…»
– Подумай. Что бы ты ни ответил, за жизнь свою можешь не тревожиться. И пыток, – усмехнулся криво, – здесь нет.
– Я… подумаю, – трудно выговорил Эльф.
– …Я не нарушил верности тебе! Я клялся не поднимать меча против Людей и против… Прости. Против – него. Я не смог бы. Даже если бы не было клятвы. Он ведь лечил меня, понимаешь, король… Впрочем, я и сам почти ничего не понимаю. А Орки… я дрался с ними, ты видел сам. Может, я и отступник. А может, мы просто слишком мало знаем. Я думал – он лжет. Не понимал только, зачем; ведь мог убить меня сразу. Или – знаешь ведь, что говорят: чары, воля, подчиненная его воле… А потом как-то вдруг понял – он не лгал, и воля моя свободна. Я не нарушу той клятвы не потому, что околдован: потому, что это было бы подлостью.
– Зачем ты мне это рассказал? – Финрод был в задумчивости. – Ведь мог бы и дальше молчать.
– Ты – мой король. Мы, быть может, идем на смерть, и ты должен знать, кто встанет рядом с тобой в бою.
– Странно… – тихо сказал Финрод; и повторил: – Странно…
– Только… если все же чародейство… Я прошу тебя, Финарато: если ты увидишь, что чужое проснулось во мне – убей меня. Я прошу тебя об этом, пока я – все еще я.
– Обещаю, Эдрахил.
Он так до конца и не понял, что творится. Было только непривычное пугающее ощущение собственной беззащитности, словно он стоял нагой среди ледяного ветра на бескрайней равнине, глядя в лицо безжалостно-красивому в морозной дымке солнцу – бесконечно чужому и страшному. Так было, когда он смотрел в лицо Гортхауэра. Оно было ужасающим не потому, что было отвратительно-уродливо; оно было ужасающе прекрасным – в нем было что-то настолько чужое и непонятное, что Берен не мог отвести от него завороженных глаз – оно притягивало неотвратимо, как огонь манит ночных бабочек. И перед его внутренним взором стояло это розоватое, словно плохо отмытое от крови морозное дымное солнце над метельной равниной, где не было жизни, и почему-то он называл в сердце отстраненный свет этого бледного светила улыбкой бога. Равнодушной улыбкой бога. А глаза его видели – король Финрод, выпрямившись в гордости отчаяния, застыв мертвым изваянием, смотрит прямо в глаза Жестокого. Казалось не было тише тишины в мире, не было молчания пронзительнее. Что-то происходило, что-то незримо клубилось в воздухе, и никто не мог пошевелиться – ни Орки, ни Эльфы… Видения были немыми и беззвучными, хотя он ощущал их вкус и запах, тепло и лед…