…Как сказка. Печальная и прекрасная сказка. Красавица спит в пещере у темного озера среди елей; спит волшебным сном — пока не придет тот, кому суждено будет разбудить ее… Он долго смотрел в юное печальное лицо спящей, а потом, не удержавшись, наклонился и поцеловал ее. И это тоже было — сказкой, потому что она открыла глаза и улыбнулась ему. Он не сразу решился задать вопрос:
— Кто ты?..
Шорох-шепот:
— Ахтэнэ…
— Долго ты был моим гостем, Хурин. Теперь ты совсем здоров и можешь уйти.
— Господин… Куда же мне идти теперь? Разве я смогу уйти один? Разве ты позволишь взять с собой это сокровище?
— Напротив. Я хочу, чтобы вы ушли. Она… согласна?
— Да, господин!
— Пусть будет так. Ты свободен. Я не стану брать с тебя слова не поднимать меча против Севера…
— Почему? — вспыхнул Хурин. — Неужели ты думаешь, что я смогу…
— Не спеши. Ты из дома Хадора. Верю, ты сам не пойдешь против меня; а твой народ? Что будет, если тебе придется выбирать между клятвой верности твоего дома и тем словом, которое ты готов сейчас дать мне?
Хурин опустил голову.
— Хочу только попросить тебя — уводи своих людей. Уходите на восток, за горы.
— Зачем?
— Это не тайна. Будет война. Последняя — после здесь ничего не останется. Никого. Самой этой земли не станет, — голос Изначального звучал глухо. — Но легкой победы не будет: мы не станем сдаваться. Нужно время, чтобы люди успели уйти. У нас нет выхода: мы купим это время кровью. Видишь, я откровенен с тобой, Хурин из дома Хадора.
— Уже семьдесят лет, — не поднимая глаз, проговорил Хурин, — мы не воюем с Севером. Только с орками Дортонион. Никто не говорит о большой войне…
— Не вы ее и начнете. Война придет от заката, из земли Аман. Вы еще не знаете этого; но знаю я. Когда Три Племени выступят вместе с Бессмертными, что станешь делать ты? Вас и без того слишком мало.
Жестокая это была откровенность: Хурин не знал, что ответить. Минуту назад он готов был поклясться едва ли не в верности Владыке Севера… а теперь?
— Уходите, пока есть время. Гибель твоих людей ничего не изменит, — Изначальный жестко усмехнулся, — даже если бы вы сражались на нашей стороне; а этого не будет.
— А как же… ты? — неловко спросил Хурин.
Изначальный пожал плечами.
— Не говори, что был здесь. Все равно тебе не поверят, — спокойно посоветовал он. — И береги ее.
— Обещаю, — еле слышно проговорил человек.
— Хорошо. А завтра пусть у нас будет радость — пир и веселая свадьба. Не так уж часто здесь такое бывает…
Он натолкнулся на нее в галерее — она стояла у окна, пристально глядя ему в лицо. Тонкая, худенькая, какая-то ломкая, как тростниковый стебель под порывами зимнего ветра.
Он отступил на шаг — такая яростная горькая вера была в ней; споткнулся, дернувшись от внезапной боли — мгновенно тонкие пальцы оплели его запястья, и боль схлынула — только зрачки целительницы расширились: сухие обморочные глаза.
Она коснулась рассеченной шрамами щеки — легко, так легко, как вздох.
Она ушла стремительно — ни остановить ее, ни ответить ей он не сумел.
…Молодому мужу воины поднесли великолепный меч. Он принял оружие с поклоном, коснулся клинка губами и, мгновение помедлив, сказал твердо: