Стрелы с лебяжье-белым оперением пронзили грудь и горло знаменосца — и медленно, бесконечно медленно он начал валиться навзничь.
Когда знамя легло на ступени, знаменосец умер.
И воин Слова, разорвав строй, шагнул за знаменем, поднял его, разжав холодеющие пальцы знаменосца, — и вернулся, перебросив знамя за спину.
Потом воинов осталось пятеро, и нападавшие замкнули их в кольцо.
…Он был слишком быстр — он смог отразить две из трех стрел; и третья стрела была — на него, но копья ударили в грудь, и кровь хлынула горлом, — он успел еще улыбнуться и выговорить слово прощания…
…Была — холодная молния клинка, обрубавшая наконечники копий; но он не успел закрыть левую ногу — и, когда рухнул на колено, удар топора обрушился на его шлем…
Их осталось — трое.
…Удар крюка вырвал щит из его рук — кошачьим движением воин-Рысь метнулся вперед, стелясь по полу, подрубая ноги, разрушая стену щитов, а слева шагнул Медведь — он разметал наступающую волну, прежде чем она нахлынула вновь, чтобы захлестнуть их; но клинок рассек его левое плечо и бок — кто-то ударил сверху…
…Воистину, он был похож на медведя, вставшего на задние лапы; он не чувствовал ран, и топор его сносил головы тем, кто упал под ударами воина-Рыси, — он расшвыривал нападавших, тесня их вниз по скользким от крови ступеням, и тетива запела — раз, второй, третий, стрелы впивались в его тело, а он все шел вперед в молчаливой смертной ярости, и только копья смогли остановить его — он шел, пока не рухнул мертвым, уже в падении успев дотянуться до последнего своего врага…
…он умер последним: удары копий бросили его назад, он уже падал, запрокинув голову, когда меч рассек его тело — слева направо, от сердца.
И эхо Высокого Зала беззвучно повторило последнее имя:
…все было кончено, и ему осталось только одно —
…и тогда внутри Мелькора лопнула какая-то нить. Как будто кто-то яростно рвал струну лютни, она кричала и плакала, а потом оборвалась.
Жаркая волна ударила ему в затылок, очертания окружающих предметов стали нечеткими и размытыми. Кожа вспыхнула, стало трудно дышать. Тело хотело жить своей жизнью, оно начало двигаться само по себе: словно ушли годы, изломавшие тело, исчезла боль от ран и сами раны закрылись, вернулись сила и гибкость — лицо его было, как прежде, молодым и прекрасным. Только вот глаза на этом лице больше не сияли упавшими звездами: черными они были, нестерпимо черными, как кипящая смола, и со дна их поднималось яростное багровое пламя, подобное темному огню Ллах-айни.
Изначальный встал; губы его, изломанные чудовищной усмешкой-оскалом, шептали слова, которых не было ни в одном языке, меч Силы лег в руки, и клинок зазвенел в радостном предвкушении боя. В год Браголлах его гнев стал огнем, раскаленной лавой, затопившей равнину Ветров. Но теперь не гнев — безумная ярость захлестнула Мелькора. Сжатая в нем, она желала вырваться наружу, разрывала грудь, узлами скручивала мышцы.
Он судорожно, прерывисто вздохнул, и замок вздрогнул. Содрогнулось и тело Изначального: он вдохнул не только воздух, он вдохнул Силу. Сила была разлита в воздухе, ею была пропитана земля, Силой дышал огонь, она текла с водой: Сила была везде, и ее можно было брать. Кругом, казалось, звенели колокола, стены замка сотрясались, и тьма одела Изначального в немыслимый доспех, превращая в Черного Владыку Мира…