Черная Книга Арды

Она шевелит губами, хмурясь, загибает пальцы. Да, полных пять на два и еще три луны прошло. Никто не приходил в горы иртха. А холода выдались жестокие — Рагха не припомнит таких много лун, сосчитать нельзя. Трое детей умерло, из них девочек две — ах-ха, совсем плохо. Зверя в лесу не было; Урхах, добрый охотник, сцепился с лесным хозяином — с тех пор Урхах Кривой не охотник совсем, шкуры и то с трудом скоблит. В холода йерри приходили чаще, а иногда и сам харт'ан — добрую еду приносили, целебные зелья и ягоды, которые сил прибавляют; но холода прошли, и наступают снова, и никто не идет, даже Кхуру, хотя Кхуру совсем глупый был — учил большие ножи делать, которые только двумя руками поднять можно — на что такие? Заячьи мозги у Кхуру, хоть он и улахх. Ах-ха, совсем плохо. Пхут. Х'ману Тхаурх родила тройню, все — мальчики, кормить нечем — двоих придется зверю отдать. Видно, совсем разгневались снежные улахх на иртха. Ах-ха…

— Хар-ману слушает Аррагх?

— Пусть снежный зверь заберет Аррагх! — недовольно бормочет хар-ману, неохотно поворачиваясь к выходу из пещеры.

— Хар-ману знает улахх Ортханна?..

…Мать рода долго внимательно разглядывала фаэрни; ей приходилось видеть его и прежде, но сейчас она с трудом узнала его. Одежда на Ортхэннэре висела клочьями, едва прикрывая тело, босые ноги были сбиты в кровь, руки ободраны и изрезаны, словно пробирался через заросли осоки, в спутанных густых волосах — репьи и лесной мусор, лицо белое, как у мертвеца, и неподвижный взгляд запавших глаз.

Аррагх тем временем объяснял, что — вот, нашел Ортханну в горах, и что был тот вовсе плох — шел, как старый зверь, шатаясь и хромая, а когда он, Аррагх, его остановил — встал столбом, словно наткнулся на скалу или дерево; и что, опять же, вовсе непонятно, что с ним делать, и путного ничего он не говорит, а ежели по правде, так и вообще ничего не говорит, но не оставлять же его было там, а потому пусть хар-ману решает…

Рагха тряхнула головой — звякнули бронзовые кругляши-подвески в височных косицах — и заговорила гортанным резким голосом, ничего доброго не предвещавшим.

Выяснилось из ее речи, что Аррагх — третий единоутробный сын, заячий выкормыш и баххаш; и что Ортханна, хотя и улахх, все равно артха, и пить-есть ему надо; и что нечего тут торчать, пусть Аррагх с его мозгами полевой мыши тащит сюда шкуры, да пусть выберет, что потеплее, и дров подбросит в костер, и скажет Удрун, чтобы сготовила мясной отвар; и что пусть прихватят воды и белого мха, а уж остальным она, Рагха, сама озаботится, потому как отродья хорька, которые тут торчат и глаза пялят почем зря, все одно толком ничего сделать не сумеют; и что она, Рагха, потом ими еще займется, как руки дойдут…

Дальше Аррагх слушать не стал.

Среди поднявшейся суеты Ортхэннэр был неподвижен, глядел в пустоту остановившимся взглядом; Рагхе пришлось за руку подвести его к костру и силком усадить на принесенную «заячьим выкормышем» медвежью шкуру.

И тут что-то дрогнуло в его глазах; мгновение фаэрни смотрел на пляску жгучих языков пламени, потом вдруг стремительно протянул руку в огонь — по счастью, Рагха это заметила, с силой ударила его по руке, оттолкнула:

— Ортханна совсем плохой! Рагха знает, Ортханна — улахх, но огонь жжет всех!

Лицо Ортхэннэра перекосилось, он согнулся пополам, рухнул на бок и замер, вздрагивая всем телом, так и не издав ни звука.

Потом затих.

Для начала его напоили горчайшим полынным настоем, к которому Рагха подмешала еще какой-то порошок из корня водяной травы; раздев, уложили на шкуры, промыли царапины и наложили на них примочки из подорожника и крупных желтых цветов, какие летом собирают в горах, а на раны — сухой белый мох; он относился к этому с полнейшим безразличием, словно бы и вовсе не ощущал боли. Хар-ману тем временем сварила в глиняном горшке несъедобного вида лишайник, зеленовато-серый с кровяно-красными пятнами, смешала слизистое варево с мясным отваром (Аррагх заикнулся было насчет мяса, но хар-ману молча швырнула в него костяным скребком, и он счел за благо больше советов не давать — и добро, что замолк, безмозглый, этак и вовсе худо сделать можно, вон, по всему же видно — пол-луны, а то и поболе, ни крошки у Ортханны во рту не было, а ежели накормить его мясом, с отвычки и вовсе помереть может… ну, помереть не помрет, конечно, потому как улахх, однако ж и доброго не будет ничего…) и заставила фаэрни все это выпить до капли. Он не противился. Это ему тоже было безразлично. С тем же успехом его могли резать на куски или поить отравой. Взгляд его оставался пустым и темным, словно душа блуждала где-то далеко от тела.

На третий день, убедившись, что ни одна рана не воспалилась и что лихорадки у фаэрни нет, хар-ману поручила его заботам Удрун и Аррагха и засадила двух женщин шить для Ортхэннэра одежду.

А когда минуло трижды десять дней, фаэрни ушел, так и не сказав никому ни слова.